Александр Дюма - Анж Питу Страница 11

Три дня Питу провел без перемен и без обеда, довольствуясь завтраком и ужином.

Слово «довольствуясь» тут не слишком уместно, поскольку Питу не был доволен ни в малейшей степени, однако язык наш так беден, а Академия так сурова, что приходится довольствоваться тем, что мы имеем.

Однако мужество, с которым Питу нес наказание и не подумав выдать противников, по правде говоря, напавших на него первыми, снискало ему всеобщее уважение. Правда, свою роль сыграли, пожалуй, и три удара его могучего кулака.

С этого дня Питу зажил жизнью обычного школяра, с той только разницей, что товарищи его получали за переводы с латыни разные отметки, смотря по обстоятельствам, Питу же неизменно занимал пятое или шестое место от конца и оставался без перемены ровно в два раза чаще, чем все остальные.

Впрочем, надо сказать, что не меньше трети этих многочисленных наказаний имели причиной одну особенность натуры Питу вкупе с тем образованием, какое он получил, а точнее, не получил в раннем детстве, — иными словами, его природную тягу к животным.

Знаменитый сундучок, который тетушка Анжелика нарекла пюпитром, превратился благодаря своей вместительности и устроенным в нем Анжем Питу многочисленным отделениям в некое подобие Ноева ковчега, где содержались всевозможные ползающие, прыгающие и летающие твари. Там жили ящерицы, ужи, муравьиные львы, жуки-навозники и лягушки, и все эти твари становились Питу тем дороже, чем больше кар он из-за них претерпевал.

Свой зверинец Питу собирал во время прогулок, которые совершал на неделе. Ему захотелось иметь саламандр, очень популярных в Виллер-Котре, ибо они входят в герб Франциска I, украсившего их скульптурными изображениями все камины, и он раздобыл их; правда, одну сильно занимавшую его загадку он так и не смог разрешить и успокоился на том, что разгадка этой тайны выше его понимания; дело в том, что он постоянно находил саламандр в воде, поэты же всегда помещают этих пресмыкающихся в огонь. Это обстоятельство внушило Питу, превыше всего ставившему точность, глубокое презрение к поэтам.

Сделавшись владельцем двух саламандр, Питу пустился на поиски хамелеона, но на сей раз все его старания оказались напрасны. В конце концов Питу решил, что хамелеона в природе вообще не существует или же он обитает в других широтах.

Постановив это, Питу прекратил упорные поиски хамелеона.

Остальные же две трети наказаний обрушивались на Питу из-за проклятых солецизмов и окаянных варваризмов, произраставших в его переводах на латынь, словно плевелы на хлебном поле.

По четвергам и воскресеньям Питу был свободен от школы и посвящал эти дни ловле птиц и браконьерству; однако, поскольку рос он не по дням, а по часам и в шестнадцать лет был верзилой пяти футов четырех дюймов росту, некое обстоятельство слегка отвлекло его от любимых занятий.

Подле дороги, ведущей к Волчьей пустоши, расположена деревня Пислё — быть может, та самая, имя которой носила прекрасная Анна д’Эйи, любовница Франциска I.

В этой деревне жил фермер папаша Бийо, и по чистой случайности едва ли не всякий раз, как Питу проходил мимо его фермы, на пороге стояла хорошенькая девушка лет семнадцати-восемнадцати, свежая, резвая, веселая; при крещении ей дали имя Катрин, но в деревне ее чаще звали по имени отца Бийотой.

Вначале Питу просто кланялся Бийоте; мало-помалу он расхрабрился и начал кланяться ей с улыбкой; наконец в один прекрасный день, поклонившись и улыбнувшись, он остановился, покраснел и произнес фразу, казавшуюся ему верхом дерзости:

— Здравствуйте, мадемуазель Катрин!

Катрин была добрая девушка; она отвечала Питу как старому знакомцу: в самом деле, уже два или три года она по меньшей мере раз в неделю видела, как Питу проходит мимо ее родной фермы. Вся штука в том, что Катрин видела Питу, но Питу ее не видел. Ибо Катрин было тогда шестнадцать лет, а Питу всего четырнадцать. Когда Питу стало шестнадцать, все, как мы убедились, пошло по-другому.

Мало-помалу Катрин начала по достоинству ценить таланты Питу, ибо он дарил ей плоды своей деятельности в виде самых красивых птиц и самых жирных кроликов. Вследствие этого Катрин принялась хвалить Питу, а Питу, тем более чувствительный к похвалам, что ему редко доводилось их слышать, поддался очарованию новизны и, вместо того, чтобы, как прежде, направлять свои стопы в Волчью пустошь, останавливался на полдороге, а вместо того, чтобы собирать буковые орешки и расставлять силки, бродил с утра до вечера вокруг фермы папаши Бийо в надежде на мгновение увидеть Катрин.

В результате число кроличьих шкурок существенно уменьшилось, не говоря уже о малиновках и дроздах.

Тетушка Анжелика высказала свое неудовольствие. Питу отвечал, что кролики сделались более недоверчивыми, а птицы стали замечать ловушки и пить росу из листьев либо из складок древесной коры.

Единственное, что утешало тетушку Анжелику, удрученную смекалкой кроликов и хитростью птиц, которые она объясняла успехами философии, была мысль о стипендии, ожидающей ее племянника; она предвкушала, как он поступит в семинарию, проучится там три года и выйдет из ее стен аббатом. А ведь окончить свои дни экономкой аббата было заветной мечтой мадемуазель Анжелики.

Старая дева твердо верила в исполнение этой мечты: ведь, став аббатом, Анж Питу не мог не взять тетку к себе в экономки, особенно после всего, что тетка для него сделала.

Сладостные грезы старой девы омрачало лишь одно: аббат Фортье, с которым она иной раз делилась своими планами, отвечал, качая головой:

— Дражайшая мадемуазель Питу, чтобы сделаться аббатом, вашему племяннику следовало бы уделять поменьше внимания естественной истории и побольше читать «De viris illustribus»[14] или «Selectae е profanis scriptoribus»[15].

— Что вы имеете в виду? — спрашивала мадемуазель Анжелика.

— Что он допускает слишком много варваризмов и чудовищно много солецизмов, — отвечал аббат Фортье, приводя мадемуазель Анжелику в полное смятение.

IV

О ВЛИЯНИИ, КОТОРОЕ МОГУТ ОКАЗАТЬ НА ЖИЗНЬ ЧЕЛОВЕКА ТРИ ВАРВАРИЗМА И СЕМЬ СОЛЕЦИЗМОВ

Мы были обязаны изложить вам все эти подробности, ибо без них любой читатель, как бы умен он ни был, не смог бы постичь весь ужас положения, в котором очутился Питу после того, как его выгнали из школы.

Бессильно опустив одну руку, придерживая другой на голове сундучок, он направился в сторону Плё; в ушах у него все еще звучали гневные возгласы аббата Фортье, а задумчивость его более всего походила на полное оцепенение.

Наконец с уст его сорвалась короткая фраза, выразившая самую суть его размышлений: