Йоханнес Йенсен - Ледник Страница 11

Дренг даже привязался к собаке. Вначале, в самый разгар жестокой зимы, когда дни, ночи, недели тянулись, как одно долгое, напряженное мгновение, Дренга просто успокаивало сознание того, что собака остается при нем, не отходит от его логова на всю ночь и, случись завтра неудача на охоте, в любое время обеспечит ему хорошую трапезу. И собака как будто понимала Дренга: была очень вежлива, но никогда не приближалась к нему настолько, чтобы можно было схватить ее рукой. Но пока длились такие несколько натянутые отношения, они успели многому научиться друг от друга. Им так славно сиделось по соседству короткими зимними днями, когда у Дренга был достаточный запас пищи для них обоих, каменное логово было уже обустроено и солнце хоть чуточку пригревало их со своего далекого небесного пути.

В руках у Дренга звенел и дымился кремень; на досуге он всегда мастерил какое-нибудь новое оружие. Но сидя и обтесывая кремень, он иногда вдруг начинал жадно высматривать что-то в холодном воздухе и поводить носом над кремнем – пахло гарью, огнем! Было что-то такое внутри кремня, дробившегося под ударами, что-то, отзывавшееся тлеющими под пеплом угольями. Дренг широко раздувал ноздри и втягивал в себя этот запах гари, напоминающий ему также запах опаленного дерна после грозы или запах утреннего тумана в первобытном лесу, тяжелого ночного пота растений, испарявшегося под солнцем. Дренг глубоко втягивал в себя воздух и вздыхал, вздыхал. Да, он тосковал по огню. И готов был без конца обтесывать кремни, хотя бы только для того, чтобы вдыхать в себя этот близкий и в то же время столь далекий запах огня, издаваемый осколками кремня.

В промежутки, когда окружавшие Дренга опасности не так сильно донимали его, он принимался осматривать свою собственную особу и находил, что кожа его покрыта струпьями от грязи и насекомых и кусками запекшейся крови убитых им животных; тогда он соскабливал в себя некоторые струпья и съедал их; вот как произошла на свет чистоплотность.

Волосы, покрывавшие тело, стали понемногу выпадать – Дренг больше не нуждался в естественной шубе, так как постоянно носил звериную. Вообще, он был здоров и отлично чувствовал себя на свежем воздухе, который не давал ему лежать на боку и нежиться. Дренг окреп, сила его все росла; росло и умственное развитие, что, впрочем, не мешало ему с чисто вселенским аппетитом набрасываться на всех теплокровных животных, которые, как и он, предпочли остаться на севере и приспособиться к новому климату.

Тем временем зима прошла. Дренг не сразу понял это. Ночи вдруг стали теплее, и солнце стало подыматься выше, – как раз когда он, наученный опытом все крепчавшей зимы, готовился, стиснув зубы, к еще более жестоким морозам и еще более трудному житью-бытью. И вдруг мороз взял да и пошел на убыль!

И лишь теперь, когда стало чуточку посветлее и дни стали прибывать, Дренг понял, что он перенес за время этого ужасного долгого мрака. Пока царила тьма, он неистовствовал в беспрерывном зверском отчаянии, не помня себя, весь во власти одного стремления – защищаться; теперь он начал отмякать и отводил душу какими-то странными звуками, которые судорожно вырывались у него из горла – это был смех. Плохо ему приходилось! Но он скоро забыл об этом и как бы очнулся.

Настало лето, и Дренг решил, что холод исчез навсегда. Но зима пришла опять, да еще более лютая, чем прежде, и Дренг претерпевал самые ужасные бедствия, каких он еще и не знал. Он едва выжил. Лето опять поставило его на ноги, и теперь он научился уму-разуму, поняв смену времен года, и стал готовиться к зиме заблаговременно.

Каждая новая зима была продолжительнее и холоднее прежней, а лето все убывало, пока не превратилось просто в короткий дождливый перерыв во время вечной зимы. Ледник все рос и расширялся.

Горные вершины совсем скрылись под сплошным куполом снега, все прибывавшего и прибывавшего. Снег слеживался под давлением новых верхних слоев и превращался в мощный слой ледяного теста, которое сползало по склонам гор и понемногу заполняло долины. Короткое лето не могло особенно повредить Леднику; оно только крепче спаивало его; оттаявший от тепла снег на его поверхности замерзал снова при первых холодах, и Ледник, лишенный снежного покрова, так и сверкал сине-зеленой глубиной на всем своем протяжении и на горных вершинах и далеко в долинах. Отблеск этой зеленой бездонности со временем наполнил весь горизонт, все увеличиваясь по мере того, как Ледник незаметно расползался с вершин гор по всему краю.

Ледник вытеснял самую землю, дробил ее в порошок и стирал чудовищной тяжестью движущегося льда. Темной ночью Дренг слышал подземный грохот и скрежет льда, который разворачивал и срывал скалистую почву в своем непрестанном медленном движении вниз, увлекаемый собственной непомерной тяжестью. И Дренг в ответ на это скрежетал зубами.

В тихие морозные дни, когда холод впивался острыми зубами во все поры тела, дыхание вылетало у Дренга из носа какими-то белыми сгустками, а кровь так и колола под кожей, словно звездный дождь. Победой казалось Дренгу уже то, что он жив.

ОХОТНИК

Дренг возмужал и, закаленный несколькими зимами, мог вести своего рода обеспеченную и правильную жизнь, хотя он все еще оставался кочевником. Неосмысленная борьба с холодом сменилась более рассчитанным образом действий с тех пор, как он уразумел смену времен года и научился готовиться к зиме.

Он вялил мясо в благоприятное время года и припрятывал его про запас на время холодов. Дичи кругом водилось достаточно и зимою, но Дренг считал, что лучше всего устраивать себе прочное и вместительное жилье из камней, в котором можно было бы проводить всю холодную пору, а это привело к тому, что Дренг стал заготавливать себе на зиму и запасы пищи. Итак, оседлую жизнь он еще не вел, но каждую весну выбирал себе новое место охоты и там оставался на всю следующую зиму.

Свое жилье Дренг устраивал теперь с немалым стараньем и по определенному плану. Если ему попадалась естественная пещера, он завладевал ею, убив предварительно медведя, бывшего обычно ее первым хозяином, или устраивал себе жилье сам, громоздя большие камни один на другой и затыкая все отверстия более мелкими камнями. Это невысокое каменное жилье он стал углублять, вырывая под ним в земле яму, которую выкладывал мохом и звериными шкурами. Тут он и спасался от холода в длинные темные ночи.

Охотиться он продолжал и зимою, но никогда не отходил от дома настолько, чтобы не успеть вернуться домой на ночь.

Хотя у него не было ни огня, ни света, он все-таки мастерил кое-что в своем жилище; если Дренгу не хотелось спать и запасов вяленого мяса было достаточно, он возился с кожами, содранными с убитых животных. Терпеливо жевал он их вершок за вершком, добиваясь, чтобы они из грубых, жестких и ломких стали мягкими и хорошо растягивались. Такому приему его научила горькая нужда, как и всему остальному, что он знал; в голодные дни ему часто приходилось довольствоваться обгладыванием остатков мяса с кож, и Дренг заметил, что кожи, побывав у него в зубах, становились прочнее и приятнее на ощупь. Голод же надоумил Дренга заготовлять впрок мясо, провяливая его.