Альберто Васкес-Фигероа - Гароэ Страница 11

– Глупости!

– Как может человек, посвятивший себя Богу, считать глупостями то, что по сути является кульминацией главного творения Создателя? – чуть слышно произнес хозяин дома, словно замечание на самом деле показалось ему возмутительным. – Любой может насыпать гору, маленькую или большую, даже вырыть море, маленькое или большое, однако лишь Господь способен сделать так, что мужчина и женщина, впервые увидевшие друг друга, осознают, что они родились друг для друга, пусть даже на расстоянии тысячи лиг.

– Признаю свою некомпетентность в этой области, – вынужден был сказать арагонец с улыбкой, которая должна была означать просьбу о прощении. – Я чувствую себя увереннее в области политики, где правит не любовь, а ненависть и где все знают, что существуют не один для другого, а скорее один против другого.

– Мне тебя жаль.

– Не стоит меня жалеть, ибо тем, кто занимается политикой, с самого начала известно, в какую игру они ввязываются: здесь правят жадность, амбиции, ложь, предательство и нелюбовь. Так что, поскольку мы морально подготовлены, ничто не может ранить нас слишком сильно, – спокойно ответил прелат с невозмутимостью человека, принимающего жизнь такой, какая она есть. – Признаюсь, что на нынешнем этапе жизни меня скорее смутит добрый поступок, нежели удар кинжалом, но это к делу не относится. Что же все-таки произошло, когда ты ступил на тот далекий берег?

– Это случилось еще до того, как мы добрались до берега. Я увидел ее, едва мы попали в бухту: она стояла на скале с длинным копьем в руке, на конце которого трепыхалась только что выловленная рыбина. И, уверяю тебя, она была прямо сама – да простится мне такое сравнение – Дева Мария, вознесшаяся на пьедестал, на фоне голубого неба и белого облака. Тут наши взгляды встретились, и в тот самый момент мы оба поняли, что будем любить друг друга до конца дней. Прошло уже почти сорок лет, а я все еще продолжаю ее любить.

Монсеньор Алехандро Касорла не сразу решился что-то сказать. Его впечатлили не только слова, которые он только что услышал, но, прежде всего, та страстная искренность, с которой они были произнесены. Именно благодаря ей он начал понимать, по какой причине бравый офицер, сделавший блестящую карьеру, один из самых молодых генералов своего времени, удостоенный огромного количества наград, да вдобавок еще и обладатель значительного семейного состояния, отказался вступать в какие-либо романтические отношения, несмотря на то что у него была возможность подыскать себе жену среди первых придворных красавиц, о любви которых можно было только мечтать.

Многие недоумевали, почему он не прибег к посредничеству королевы, которая его высоко ценила; ведь пожелай он выбрать себе спутницу жизни среди самых утонченных фрейлин, она отнеслась бы к этому в высшей степени благосклонно.

«Ах, генерал, генерал! – как-то раз со всей откровенностью высказала она ему. – Почему вы так упорствуете? Почему позволяете исчезнуть вашему роду? Короне нужны дети, которые бы защищали наших детей так же, как вы защищали нас».

Так это и есть ответ?

– Расскажи мне о ней! – наконец попросил он.

– Что я могу тебе сказать, ведь, по твоему же собственному признанию, тебе не довелось испытать, что чувствует человеческое существо, встретившись с тем, кого Создатель предназначил ему даже раньше, чем начал рисовать звезды? – ответил генерал, который словно погрузился в колодец воспоминаний с очень чистой, но в то же время страшно горькой водой. – Она была самым удивительным существом из всех, когда-либо приходивших в этот мир. Внешне столь же прекрасная, как сама Венера, только-только вышедшая из пены морской. Но в то же время она вся лучилась таким внутренним светом, что даже солнце, которое в тот момент отражалось в море, казалось, отдавало ей дань почтения. Увидев меня, она вроде бы и не удивилась, будто находилась в том месте с незапамятных времен, зная, что рано или поздно я появлюсь, чтобы стать частью ее жизни.

– Страстное описание, ей-богу!

– Жалкое, по сравнению с действительностью, уверяю тебя, ибо тут нужен гений Данте, воспевшего Беатриче, или Петрарки, с его восторгами перед добродетелями Лауры, чтобы хотя бы приблизительно описать, какой была Гарса и что она для меня значила и продолжает значить, когда большая часть жизни уже прожита.

– Гарса![7] Красивое имя, что и говорить.

– Так я окрестил ее в тот момент, когда увидел у кромки воды с рыбиной в руке, и правильно сделал, потому что человек, не говорящий на языке островитян, не в состоянии произнести ее настоящее имя. Как и арабский, этот язык временами кажется слишком уж гортанным.

– А как же ты с ней объяснялся? – поинтересовался монсеньор Касорла.

– Нелепый вопрос, мой добрый друг! – насмешливо прозвучало в ответ. – Весьма нелепый, его способен задать только тот, кто не знает, что для настоящих влюбленных не существует языков. Взгляд, жест, простое прикосновение руки выражают больше, чем все слова, которые содержит в себе серьезнейший ученый труд по истории Рима, за чтением которого ты застал меня сегодня утром.

– Да ты прямо поэт.

– Нет такого сонета, который был бы достоин красоты Гарсы, никакой одой не передать, как она была нежна.

– Даже на солнце есть пятна!.. – запротестовал арагонец, коротко хмыкнув. – Ты просто источаешь елей. Ладно, допустим – хотя это непросто сделать, – что твоя возлюбленная была такой, как ты описываешь. Что же произошло дальше?

– Как только мы очутились в бухте, туземцы приняли нас за призраков, ведь накануне они были свидетелями того, как шлюпка с тремя чужестранцами на борту неожиданно появилась из-за ряда скал, однако ветром и течениями ее начало относить в открытое море. Большую часть ночи островитяне следили за огоньком, удалявшимся в глубь бесконечного, как они тоже думали, океана. Когда они уже решили, что эта чудовищная масса воды, перед которой они испытывали ужас, поглотила несчастных, та же самая шлюпка – поскольку, честно говоря, фелюги были похожи как две капли воды – с тремя пассажирами на борту вдруг оказалась у них в бухте. Позже я обнаружил, что они были убеждены: мы и есть те люди, в силу чего нас с первого же момента сочли сверхлюдьми, и это, конечно, сослужило нам добрую службу. Достаточно сложно жить с богами, поскольку все время ждешь какого-нибудь чуда. Совсем другое дело – с людьми, которыми ты восхищаешься, полагая, что они сумели победить море и ветер, показав пример мужества.

– А вы ведь и правда его продемонстрировали… – напомнил ему арагонец.

– Да какое там! Выходило, что после полуночи мы исчезли вдали, а утром вернулись назад, гребя как ни в чем не бывало. Уверяю тебя, что в представлении островитян, которые на протяжении истории никогда не плавали и не построили ни одного судна, это было настоящим подвигом.