Луи Буссенар - Жан Оторва с Малахова кургана Страница 11

— Браво! Красные мундиры, браво! — кричали в восторге французы.

В полках и батальонах дивизии Боске раздавались короткие команды:

— Мешки скинуть!.. В штыки!.. Барабаны и горны… в атаку!..

Артиллерия дала последний залп картечью, и тут же раздался страстный зов фанфар, сопровождаемый басовитыми раскатами барабанов.

Людей, измученных ожиданием, было невозможно сдержать. Они кричали во все горло:

— В штыки!.. Черт подери!.. В штыки!

Зуавы и венсенские стрелки шли впереди. Кто первым приблизится к противнику?

— Беглым шагом!

Дым рассеялся. В ста пятидесяти шагах виднелись русские. Они стояли неподвижно, ощетинившись штыками.

Солдаты без приказа ускорили шаг. Ряды сломались. Барабаны и горны умолкли. На несколько мгновений воцарилась напряженная тишина.

И вот из пяти тысяч глоток вырвался могучий крик:

— Да здравствует император!.. Да здравствует Франция!

Русские с расстояния в шестьдесят шагов ответили бешеной пальбой.

Но ничто не могло остановить порыва французов. Тигриными прыжками они кинулись на человеческую стену. Перед ними выросли парни в просторных серых шинелях, с перекрещенными белыми ремнями, в зеленых штанах, заправленных в сапоги.

Враги сошлись в рукопашной. Раздался лязг металла, посыпались проклятья, звериные вопли, предсмертные хрипы.

Выносливые, вышколенные, бесстрашные, эти богатыри с усами и бакенбардами, все израненные, сдерживали натиск наших солдат.

Восхищенный мужеством русских, Наполеон сказал о них: «Их мало убить, их надо еще заставить пасть!»

Первая линия была прорвана или, точнее, уничтожена.

За ней шла вторая, готовая к безжалостной рубке, готовая на любые жертвы.

Егеря, зуавы и линейные стрелки, опьяненные порохом и кровью, уже не владели собой. Они летели, как смерч…

Не желая ни сдаваться, ни отступать, русские предпочитали смерть в бою.

За несколько минут Владимирский полк потерял своего командира, трех командиров батальонов, четырнадцать капитанов, тридцать поручиков и подпоручиков[62] и три сотни солдат.

В Минском и Московском полках оказались выведенными из строя половина солдат и офицеров.

Дивизия Канробера[63], которую в центре повел в атаку сам ее отважный командир, захватила все вражеские позиции.

Повсюду союзникам сопутствовал успех, но о победе говорить было еще рано.

Медленно, словно нехотя, отстаивая каждую пядь земли, грозная русская армия, истекая кровью, отступала к стратегическому пункту под названием «Телеграфная вышка».

На плато, подступы к которому были защищены траншеями, возвышалось строение из бруса, скрепленного крест-накрест досками. Здесь собирались строить сигнальный телеграф[64], и отсюда возвышенность получила свое название.

Солдаты Меншикова собрались там в каре. Их насчитывалось более двадцати тысяч, кроме того, русские ощетинились шестьюдесятью пушками, заряженными картечью.

Чтобы закрепить победу, следовало начинать новое сражение. И оно разгорелось тут же, еще более ужасное и ожесточенное, чем первое.

Блистательный маневр, предпринятый Боске, вывел на острие атаки полк алжирских стрелков, находившихся в резерве. Они оказались рядом с зуавами и образовали вместе с Тридцать девятым пехотным полком первую линию атаки.

— В штыки!

Стрелки кинулись вперед очертя голову, выкрикивая свои арабские проклятия. Обманутые восточным покроем мундиров и особенно их голубым цветом, русские приняли наступавших за турок и пренебрежительно зашумели:

— Турчата!.. Турчата!..

Заблуждение длилось недолго, им пришлось жестоко за него расплачиваться. В неудержимом порыве алжирские стрелки преодолели траншеи, перепрыгнули эполементы[65] и ворвались в гущу ошеломленных русских.

В заслоне из человеческих тел оказалась пробита брешь. В нее устремились зуавы, егеря и линейные стрелки, в то время как алжирцы расширяли кровавый проход.

Русские проявляли несокрушимую стойкость, сражению не было видно конца. Настоящими героями стали храбрые африканцы. Исступление кровопролитной бойни охватило всех. Люди безжалостно убивали друг друга всеми возможными способами. Они расстреливали друг друга в упор, всаживали перекошенные штыки, обрушивали приклады, которые разлетались вдребезги. Оставшись без оружия, противники душили, давили, кусали друг друга!

Убитые и раненые покрывали землю жутким ковром.

Вокруг Телеграфной вышки кипел особенно жестокий бой. На вышке развевалось русское знамя, и пока никому не удавалось водрузить на его место французский флаг.

Все, кто брался за это опасное дело, пали, изрешеченные пулями.

Погибло уже человек тридцать, когда лейтенант Пуадевен из Тридцать девятого линейного полка добрался наконец до первой площадки. Он едва успел взмахнуть знаменем своего полка и тоже упал замертво. За ним поднялся на вышку сержант Флери. Его опрокинула пуля, попавшая прямо в лоб. Командир полка зуавов, сжимая одной рукой полковое знамя и указывая другой на верх вышки саблей, до самого эфеса[66] окрашенной кровью, воскликнул:

— Ко мне!.. Ко мне, храбрецы!.. Поднять… Тысяча чертей! Поднять знамя зуавов!

Человек пятьдесят вызвались схватиться за древко и ринуться навстречу неизбежной, но славной смерти.

— Я… господин полковник!.. Я!.. — раздался громоподобный голос, перекрывая пальбу.

— Это ты, Оторва?

— Господин полковник… друзья мои… умоляю вас… ведь я приговорен, вы знаете… и вот я…

— Иди, Оторва! — согласился полковник, протягивая зуаву знамя.

Жан рванулся, но кто-то схватил его за руку, и провансальский голос трубным звуком отдался у него в ушах:

— О, старина!.. Ты, конечно, впереди всех!

— Буффарик!.. Брат мой!.. Вперед, за Францию! — Оторва наклонился и добавил вполголоса: — И за мадемуазель Розу!

Он взлетел по грубо сколоченной лестнице, перепрыгивая через несколько ступенек. Пули свистели со всех сторон, ударяясь о доски, откалывая щепу.

Вот храбрец уже на первой площадке. Пять сотен выстрелов прогремели разом. Жан разразился хохотом, и белоснежный оскал его зубов отчетливо высветился на закопченном лице.

Он закричал во все горло:

— Да здравствует Франция! Да здравствует Франция!..

Под градом пуль молодой человек ловко взбирался дальше.

И вот он очутился наверху, на второй площадке, и его гордый силуэт, освещенный ярким солнцем, отчетливо выделился на фоне небесной синевы. Клики восторга смешались с яростным ревом. Раздался еще один залп!