Владислав Пасечник - Модэ Страница 12

С юэчжи сорвали маску — теперь она лежала не земле, скалясь зубастой пастью, великан же плевался и бормотал что-то на своем гнусавом, протяжном наречии. Его ударили два раза по лицу, волосы липли к щекам, к солоноватой кровяной корке. Теперь юэчжи не гнусавил и не бормотал, голова его свесилась бессильно, но он был жив, и дышал тяжело. А Курганник был мертв и смешался с пылью, и самое имя его тут же исчезло с лица земли.

— Отвезти в мой курень, — говорил Модэ довольно, — и коня тоже. Посмотрим, какой ты… древний бог!

Но тут случилось другое. Раздались крики отчаяния и ругань: конь юэчжи рванул удила и помчался прочь.

7

Ашпокай искал брата. Он видел, что все кончено совершенно, войско смешалось, пропали стяги паралата, и не было в воздухе больше звуков рога и барабанов. Вокруг были растерянные, потерявшиеся люди. Были только крики и гомон:

— Паралат убит!

— Врешь, стерва! Не паралат, а Модэ!

— Князья мертвы! Бивереспы убиты!

— А ты видел?

— Что?

— Кто?

— Бу-бу-бу-бу-бу…

— Бежим!

— Какое «бежим»? Вперед! Псы разбиты!

— Модэ мертв!

— Паралат мертв!

— Кто?

— Что?

— Бу-бу-бу-бу-бу-бу…

И все чаще, среди криков и перебранки слышалось:

— Назад! Домой! Назад!

Ашпокай натолкнулся на Сошу. Соша беспокойно оглядывался по сторонам и кричал:

— Драться! Сейчас же драться!

— С кем драться? — крикнул Ашпокай. — Оглянись кругом!

И действительно — не было кругом ни одного врага. Псы-хунну словно провалились под землю. Кругом были только трупы — своих или хунну — не разобрать. Да сбивались еще в кучи рассеянные, растерянные воины. Где враг? Победа это, или поражение?

А потом услышали и увидели — промчался по равнине паралат, стащив колпак с головы, размахивая им и крича так, будто все злые духи погнались за ним:

— Назад! Отступаем! Спасайтесь, неразумные!

И стало ясно всем — бой кончен, пора поворачивать в курень.

И тут Ашпокай увидел Рахшу. Конь мчался, поднимая клубы пыли, маска съехала на бок, прикрыв даже один глаз. Прочие лошади подавались от него прочь, а в всадники в страхе закрывали глаза, будто не конь это мчится, а сам грозный бог победы Рашну-Пай вздумал разметать степное войско.

«Михра погиб! Михра погиб!» — закричал кто-то у Ашпокая в голове и тут же смолк. Солнце окончательно скрылось в серых клубах. Наступило помутнение. Прежний глосс в голове мальчика заговорил опять, но теперь он звучал спокойно и твердо: «Рахшу нужно изловить».

Ашпокай припал всем телом к горячей спине Дива и со всей силы ударил коня в подбрюшье, по тугим жилам. Конь рванул на галоп, и мальчик прикрыл глаза, потмоу что ветер резл их. Дыхание прекратилось в его груди. Див летел над землей… Ашпокай видел сквозь пыль, как плывет впереди взмыленный круп Рахши, как сползает набок лопнувшая упряжь.

«Не догоню» — мечется в голове мальчика.

Но вот, невозможное — Ашпокай поравнялся с Рахшей, и конь-великан косит на него белком глаза. Ашпокай подается в сторону, одной рукой срывая с упряжи Дива недоуздок, другую готовясь протянуть к мылкой уздечке Рахши. На какое-то мгновение ему придется отпустить Дива, он на полном скаку… окажется между двух коней… но Рахша будет взнуздан дважды…дыхание его собьется… и он… переменит… шаг!

Ашпокай стиснул бока Дива так, что сам явственно ощутил его боль и страх. Кажется, в последний, решающий миг мальчик зажмурился…

***

Михра был в забытьи, и привиделось ему странное видение: он увидел древний замшелый курган, а вокруг отчего-то — кленовую рощу, осеннего красного цвета. На кургане стоял Рамана-Пай верхом на рыжем коне, накидкой ему была синяя бычья шкура, седалищем служило белое руно. Только боги могут сидеть вот так на белом руне, как на облаке. Рамана-Пай возвышался над Михрой, этот бог-мальчишка, владыка лугов и пастбищ, а сам Михра стоял на коленях, сняв шапку.

— Здравствуй, брат Михра — смеясь, сказал Рамана-Пай. — Я помню, как защитил ты от перевертышей мой жертвенник.

— Помнишь ли? — с тенью в голосе спросил Михра. — Так ты мне отплатил?! Я сложил голову в бою! Что с моим народом? Где Ашпокай? Все погибли?

— Нет. Ты жив, хоть и в плену. Народ твой жив, хоть и не стоит так твердо на этой земле — звонко ответил Рамана-Пай — и брат твой жив, хоть думает, что ты погиб. Я говорил тебе, что вижу его большое будущее и большие дела.

— Но что я должен сделать? Я чувствую… Беспокойство мое! Погибель моя и забота! — Михра царапал ногтями голую грудь, битую в синяках, даже во сне она саднила.

— Все узнаешь. Посмотри теперь на восток — голос Раманы-Пая вдруг стал печален, и рукой он указал вдаль, где ворочалась, поднималась на кленами какая-то туча.

И не облако это было, а страшный конь! Тощий, с торчащими костями, и провалившимся брюхом, кожа у него была сизая, с темными прожилками, глаза белые, выпученные-незрячие. Шел конь по земле, спотыкаясь, покачивая гнусной своей головой, видно было, что грива у коня давно превратилась в сухие клочья, и присохла к хребту. И звался этот конь Апохш — дух пустыни, еще знали юэчжи для него прозвание «друхш», что значит «лживый, нечистый».

И так был ужасен этот конь, что Михра вскочил, отшатнулся, оглянулся назад… Там, над западными горами раздувался другой мерзкий зверь — вроде большого красного паука со множеством лап. Лапами этими он стаскивал к себе со всех концов мира людей, и пожирал. Люди и сами шли бесконечными темными рядами — несли пауку дань, а паук становился все больше и больше.

Гнусный конь тем временем перешагнул рощу, проплыл у Михры над головой, и сделалась вокруг пустыня, Рамана-Пай исчез и курган затянуло песком. Сам Михра стоял по пояс в песке, каменный и неподвижный. И скулили, вертелись у копыт красные волки-перевертыши. И вдруг услышал богатырь страшный визг, который прокатился, наверное, по всем сторонам света до самого края земли — конь наступил на красного паука, раздавил и сам рухнул замертво, — ядовита была паучья кровь. Тогда Михра по-настоящему испугался и очнулся.

Очнулся, закашлялся — отбили ему кулаками все нутро, загустела в груди кровь — и нова забылся сном. А потом снова пришел в себя — не сразу, понемногу выплыл из мутного звенящего тумана и увидел, что лежит связанный на полу какой-то кибитки, что скрепят внизу по дороге колеса, а напротив покачивается бесчувственно голова, круглая, рыхлая с обвислыми усами…

«Малай!» — понял Михра и сразу забыл про свою боль.

Малай спал, тоже связанный и битый, похоже, не так уж крепко.