Синтия Хэррод-Иглз - Подкидыш Страница 12

Вечером третьего ноября Элеонора стояла, вся дрожа, возле красиво убранной постели, пока Габи снимала со своей питомицы роскошный свадебный наряд. Комнату освещали прелестные восковые свечи, и вся она была напитана ароматами благовоний, а под простынями супружеского ложа были рассыпаны засушенные лепестки роз, ибо Габи твердо решила сделать для своей госпожи все так, словно та выходила замуж за настоящего лорда. Габи хорошо поела и еще лучше выпила за ужином, после возвращения из городского храма Святой Троицы, и сейчас глаза у толстухи были на мокром месте, а щеки пылали, пока она раздевала свою госпожу.

– Вы сегодня выглядите как королева, моя маленькая леди, – говорила Габи, стягивая с Элеоноры через голову красное бархатное платье, отороченное мехом. – Я всегда знала, что вы станете красивой женщиной, но никогда еще вы не были такой прелестной, как сегодня. Да и муженек ваш в свадебном наряде смотрится как настоящий мужчина. Даже Жак сказал, что нам нет нужды стыдиться нашего нового господина, хотя все мы и служили раньше у лорда Эдмунда.

Элеонора промолчала, не особенно вслушиваясь в болтовню Габи; а та уже сняла со своей госпожи нижнюю юбку и все белье и начала надевать на девушку ночную рубашку. Но мысли Элеоноры были далеко отсюда, хотя она и понимала, что грешно, очень грешно думать о таком в первую брачную ночь. И всё же девушка не могла совладать с собой и запретить себе представлять, как все это было бы, если бы она выходила замуж за Ричарда. «Я бы не боялась так, если бы ждала его, – думала она. – Я была бы так горда и счастлива... Но сегодня, через несколько минут, в этой комнате появится Роберт, нас оставят вдвоем, и все надежды рухнут... Я буду принадлежать ему до могилы...»

Габи вытащила шпильки из прически Элеоноры, и волосы девушки рассыпались по плечам. Взяв в руки щетку, Габи сказала:

– Какие чудесные у вас волосы, дитя мое, мне всегда жалко было прятать их под покрывалом. Теперь ваш муж увидит их во всей красе – и будет единственным мужчиной, которому дозволено ими любоваться. Будем надеяться, что он оценит их по достоинству. Вы только посмотрите на них, гладкие и блестящие, как вороново крыло! Ну, теперь, я думаю, вы готовы, мое сокровище. Можно их всех звать?

Элеонора закусила дрожащую губу и кивнула. Габи ободряюще сжала девушке руку.

– Не надо бояться, – сказала толстуха. – Помните, что он тоже очень молод и, наверное, волнуется не меньше вашего. Вам придется помочь друг другу.

Элеонора обняла старую няню, крепко прижавшись к ней.

– О, Габи, – прошептала девушка, – что бы я делала, если бы тебя не было рядом? Я бы этого не вынесла!

– Прекрасно бы вынесли, глупая девчонка! – прикрикнула толстуха на свою питомицу. – Но, как бы ни было, старая Габи здесь и никогда вас не бросит. Ну а теперь, теперь – стойте гордо, а я позову их.

Роберту помог раздеться его шафер, и теперь юношу, тоже облаченного в ночную рубашку, ввели в комнату отец и все остальные участники свадебной церемонии. По старинному обычаю, молодых усадили на постели и поднесли им, замершим бок о бок, «любовную чашу», из которой они испили, пока Морлэнд благословлял новобрачных, а гости отпускали на их счет громкие соленые шуточки; Элеонора, к счастью, их не понимала, еще не совсем освоившись с местным диалектом. Роберт же понимал – и хотя заставлял себя улыбаться, щеки его то краснели, то бледнели.

Морлэнд, перебравший эля и вина, похлопал сына по спине и показал пальцем на свою новую сноху, которая сидела на кровати ни жива ни мертва.

– Похоже, она замерзла, парень, – рассмеялся он. – Согрей-ка её. Покажи, что ты мужнина. – Морлэнд легонько рыгнул и склонился к уху сына. – Я купил тебе чудесную овечку и положил тебя на неё. Остальное зависит от тебя. Покрой её как следует, приласкай и ублажи – и она нарожает тебе чудесных ягняток. – Он выпрямился и помахал пустым кубком. – Сына! Сына! – прокричал хозяин Микллит Хауза, и гости присоединились к нему, хохоча и веселясь. Молодых уложили в постель, задернули полог, и все приглашенные покинули спальню, чтобы продолжить пить и острословить уже внизу, в зале.

В спальне воцарилась напряженное молчание. В тесной и уютной темноте, за опущенным пологом двое молодых людей лежали бок о бок, не смея дотронуться друг до друга или заговорить; при этом каждый остро ощущал присутствие другого и слышал его дыхание. В голове у Роберта постоянно вертелись сказанные отцом слова. «Покрой её, приласкай и ублажи». Но для юноши она была просто прелестью, чудесным цветком, дивным воплощением женственности. Он обожал её, любил пылко и неистово; страсть его была сродни лихорадке, но при этом он чувствовал себя недостойным Элеоноры. Как он может осмелиться хотя бы коснуться её? Он, простой мужлан, такой неотесанный и неуклюжий, и она – чистый ангел? И все-таки он хотел её, хотел до дрожи. Ему все время мерещилось её ночное белое тело, прикрытое только распущенными волосами. Он молча застонал, борясь с собой.

А Элеонора ждала, тоже ничего не предпринимая. Она все равно не могла избежать уготованной ей участи, но и не собиралась бросаться навстречу своей судьбе. В душе девушки всё бунтовало. Она не готова была подчиниться этому грубому фермеру. Он может, да и должен, взять её тело, но это будет все, что он получит – она отдаст ему себя без малейшего желания, без всякого изящества, нежности и ласки. Элеонора ждала – но почему он не шевелился? Она знала, что должно произойти, знала, что надо делать ей, – но почему он не начинает? Молчание все длилось, напряженность росла, и их нервы натягивались все больше.

– Ну и что? – наконец спросила Элеонора. её голос, резко прозвучавший в темноте, заставил их обоих вздрогнуть.

Роберт откашлялся, но так и не смог ничего сказать. Элеонора же становилась все нетерпеливее в своем отчаянии, желая покончить с этим как можно быстрее.

– Ну? – снова повторила она – Мы станем наконец мужем и женой? Или вы не знаете, как это делается?

её слова жестоко уязвили его. Одновременно страстно желая её и не смея к ней прикоснуться, он испытывал почти физические муки. Резкость Элеоноры вывела его из этого состояния, и он кинулся в другую крайность – разозлился. Заскрежетав зубами, Роберт бросился на девушку, и она едва не задохнулась под тяжестью его тела. Трясущимися пальцами он сорвал с Элеоноры ночную рубашку, сам задыхаясь в неожиданном приливе страсти. Элеонора даже не попыталась помочь ему, в их объятиях не было никакой нежности, и он делал больно и ей, и себе, со всего размаху ударяясь своим телом об её, как птица, бьющаяся о прутья своей клетки.

От боли глаза Элеоноры наполнились слезами, но она не издала ни звука, закусив нижнюю губу и все глубже, до крови вонзая в неё зубы по мере того, как эта пытка делалась все ужаснее. И когда резкая боль стала почти невыносимой, Роберт издал странный, отчаянный крик, и неожиданно все было кончено. Он упал на Элеонору, бессильно распластавшись на ней, как мертвец, хотя она и чувствовала, как бурно вздымается и опадает его грудь, жадно ловя воздух. «Неужели это все?» – думала Элеонора. Нет, это, конечно, не так. Похоже, это причинило ему такую же боль, как и ей, а главное, и правда было совсем не так, как должно было быть по рассказам сведущих людей. Через несколько секунд он сполз с неё и откатился на другой край постели, зарывшись лицом в подушку и обхватив голову руками, словно пытаясь спрятаться.