Дмитрий Леонтьев - Обитель Страница 12

случае... » — и ты будешь заранее знать, получится заду­манное или нет. Если твое дело угодно Богу (а это не­трудно понять, по самой сути того, что ты делаешь), то получится. А если дело твое нечисто, то как ни старай­ся, сколько сил ни прикладывай, все равно все рухнет, словно построенное на песке. Хоть дом, хоть семья, хоть идея, хоть сама жизнь... Правильная «точка отсчета», в ней все дело. Если она верна, то вы правильно выстраиваете приоритеты, понимая, что для вас важно, а что — фантики...

— А если после смерти все же окажется, что ничего нет?

— Ну, во-первых, в таком случае это вас тогда вол­новать уже не будет, а во-вторых, вы просто проживете красивую и хорошую жизнь, оставив о себе добрую па­мять. А вот если окажется, что со смертью ничего не кончается, тогда как? Как это по-английски? «Упс!» По нашему: «Ой!» Я бы даже сказал: «Ой-ей-ей!» Но со смертью ничего не заканчивается, Джеймс. Уж в этом-то я даю вам слово. Смерти нет.

— Как же нет, когда я вижу ее каждый день?!

— Что вы видите? Как душа переодевается? Когда женщина носит под сердцем ребенка, верит ли эмбрион в «жизнь после рождения»? Ведь для него там все так разумно и даже идеально устроено... Представьте, какой для него ужас даже в кошмарном сне увидеть это обре­зание пуповины, связующей его с родным домом... А ведь какие-то «негодяи» рано или поздно обрежут эту пупо­вину, вот в чем «беда»... И это — неизбежно... Да еще и ра­доваться этому будут: «Сын родился!»

— Как у вас все это получается? — не удержавшись, улыбнулся я.

— Что «это»?

— Ну... так все это видеть?

— «Для читающих Библию нет вопросов, для не читающих — нет ответов». Ну, и вопрос «чистого взгляда».

— А это что? Еще одна концепция?

— Нет, это уже результат «концепций». Я же говорю вам, Джеймс: христиане — это умные, сильные и веселые люди. Скорее, даже оптимисты, несмотря на все случа­ющееся с ними. Если ты доверил свою жизнь Богу, то все, происходящее с тобой, воспринимаешь уже не как беду, а как тренировку, вразумление или тот замысел, который ты пока понять не можешь, но до тех пор, пока его тебе не объяснят, терпеть надо. Христиане — это те, кто не только верит в Бога, но и верит Богу. И больше, чем самому себе. Поэтому у них все и получается. «Если с нами Бог, то кто против нас»,— говорили древние.

— Тогда почему же от Него отходят не только люди, но и ангелы?

— Свобода,— вздохнул он.— Неправильно понимае­мая свобода и право выбора. Ведь свобода не имеет ни­какого отношения к идее коммунистического «обезли­чивания». Свобода — это право на неравенство. Это ответственность. И это — выбор. Бог знает прошлое, бу­дущее и настоящее, но дает нам священное право выби­рать самим. И все равно знает, что будет. А мы в мил­лионный раз все пытаемся Его обмануть, спрятаться или доказать свою «самостоятельность». Все это так смешно, потому что мы и так имеем это право выбора, а значит, и свободы. У Бога для нас нет «предопределенности», все куда проще. Он просто знает будущее. Выбираем мы, а Он просто уже знает. Вот вы знаете, что Колумб от­крыл Америку? Как прожила свою жизнь королева Ели­завета и какие она принимала решения? Что написал

Шекспир? И вам было бы смешно, если б кто-то обвинил вас в том, что вы принудили их сделать это. Жизнь не статична, Джеймс. Кто-то из великих сказал: «Когда я перестаю молиться, со мной перестают происходить случайности и совпадения». Понимаете? Бог дает нам шансы. Он словно каждый день открывает перед нами новые двери, а мы уже выбираем: входить в них или нет. И каждый день меняем историю, меняем будущее...

— Но мне не нравятся эти слова: «рабы Божьи». Тут сложно не взбунтоваться, требуя свободы! Я не хочу быть ничьим рабом!

— Так и Бог не хочет быть рабовладельцем. Это от­голосок Ветхого завета, принуждение законом и «страха Божьего». Раб, как известно, подчиняется хозяину из страха перед наказанием. И это — первая ступень. Вто­рая — «страх наемника». Наемник работает за плату и бо­ится потерять ее. В нашем случае эта «плата» — Царство Божие. Хороший «страх», но недостаточный. Есть еще и третий «страх». Страх сына. Он и так знает, что на­следует от Отца все, но не хочет Его огорчать. Не по приказу, не из боязни потерять наследство, а потому, что любит... Не хотите быть «рабом», Джеймс,— будьте сы­ном. «Кто познал Бога, тот стремится не в рай, а к Богу». Вот потому-то я и отдал Ему свою свободу. Истинно твое только то, что ты можешь отдать. Я — свободный человек, потому и решаю сам, кому и зачем отдавать принадлежащее мне. Платон как-то сказал: «Свобода нужна человеку для его возвращения на звездную роди­ну». Я очень хочу вернуться на родину, Джеймс. К Отцу. Это мое право выбора и моя свобода. Другая мне не нужна. «Свобода — с кем»? «Свобода — от чего»? А моя вера — это мои силы на этой дороге. «Вера» переводится как «вар», «жар», «кипение», если угодно. Это как топ­

ливо для мотора... Так что все очень просто. Я иду по этой дороге, и когда ко мне приходят, спрашивая, как пройти дальше, я думаю, что бы делал на их месте, и от­вечаю... Вот теперь вы знаете, кто мы, чем здесь зани­маемся и о чем мечтаем.

— А... Что бы вы делали на моем месте?

— Пошел бы в трапезную,— сказал он.— Вы ведь так ничего и не ели со вчерашнего дня. А мы как раз по­спели к трапезе... У нас замечательный повар, Джеймс... Мы ведь уже пришли, вы разве не заметили? Я говорил: это озеро очень маленькое... Спасибо, что составили мне компанию.

— Ну... Если хотите... Можете попросить меня еще...

хм-м... проводить вас... как-нибудь........... И поговорить со

мной. Я не против.

— Спасибо вам, Джеймс,— с легкой улыбкой ответил он.— Мне приятно это слышать.

...Джентльмен всегда готов оказать услугу другому джентльмену. В целом я был доволен собой в этот раз...

А вечером на меня было совершено нападение. Ко­нечно, при желании можно подобрать другое название для этого события, но по моему личному мнению, это самое подходящее определение для описания этого ве­чера.

Какой-то огромный, черный, волосато-бородатый че­ловек ввалился в мою комнату-келью и заревел таким басом, что даже стекла в окнах задрожали:

— Э-э! Дарагой! Почему тебя прячут?! Почему сам прячешься?!

— Простите, сэр... Вы кто? — опешил я.

— Ираклий я. Маргиани. Князь! — Проревело это чу­довище и стянуло с абсолютно лысой головы огромную

мохнатую шапку (позже я узнал, что она называется странным словом «папаха»).

На всякий случай я встал (все же титул этого дика­ря пока не был официально доказанным самозванством) и как можно вежливее спросил:

— Я искренне польщен, но так как мы не представ­лены, то хотелось бы...

— Вах! — возмутился он.— Какое «представление»?! Оглянись, дарагой! Где мы?! Кто мы?! Что творится?! А?! Такой тарарам кругом! Если ждать, пока нас кто-то кому-то представит, одичаем, как волки! Забудь, доро­гой! Это в Петербурге был этикет-шмитикет. А здесь — просто хорошие люди, да?