Густав Эмар - Дикая кошка Страница 12

– Ох, ох! – сказал он, выпрямляясь и потираясь на разные манеры для восстановления циркуляции крови в утомленных его членах от долгой неподвижности. – Я не в накладе! Эх! Мне пришла прекрасная мысль подстеречь нашего почтенного мажордома; но какие дела могут быть у него с индейцами? Гм! Все это не ясно!.. Ба! Надо потерпеть; но посмотрим, что это за суматоха в доме.

И сказав это, он направился к дому, откуда доносились крики.

Эта суматоха, как назвал ее Перикко, была произведена вследствие непредвиденного прибытия генерала дона Дьего де Л ара, который, как только сошел с лошади, бросился в сад на поиски своей жены, а за ним следовали его слуги.

– Сеньора отдыхает в беседке из попалов, – ответил управляющий. – Если ваше превосходительство позволите, я доложу ей о вашем приезде; она будет очень рада!

Но молодой человек не слышал его, он был уже далеко. Когда он вошел в беседку, жена бросилась в его объятия.

– Мерседес!

– Дьего!

Эти два имени были произнесены разом мужем и женой, и они слились в продолжительном и горячем поцелуе; потом молодой человек, обняв за талию Мерседес, которая нежно склонила голову на его плечо, лаская его взором, с кротостью увел ее в беседку, где они наговорили друг другу множество приятных и нежных слов, которые на всех языках резюмируются и переводятся так: «Я люблю тебя!»

После этого продолжительного излияния чувств, которые уже год были женаты и обожали друг друга также как и в первый день, дон Дьего возвратился в свои покои для того, чтобы переодеться и отдохнуть.

– Ну! Мой добрый Перикко, – сказал молодой человек, входя в спальню, – я очень рад, что вижу тебя.

И он от души пожал руку старого слуги, который со свойственной ему флегмой и ворча, приготовлял необходимые для туалета своего господина принадлежности.

– Право, и я также рад! – ответил Перикко.

– Это правда! – продолжал дон Дьего, бросаясь в кресло. – Мне весьма приятно видеть вас всех, с которыми я так долго не виделся; я привык к вашим добрым лицам, я скучал по вас. Даже и по управляющему, который надоедал мне!

– Неужели вы так дорожите им... вашим управляющим, генерал?

– Что? – спросил тот, оборачиваясь с живостью.

– Я спрашиваю у вас, сильно ли вы дорожите вашим управляющим?

– Я прекрасно слышал твой вопрос, но зачем ты мне задаешь его?

– Ну! Конечно для того, чтобы узнать это.

– По какой же причине я стал бы дорожить им более чем другим?

– В таком случае, слава Богу, потому что вы не затруднитесь прогнать его, не правда ли?

– Ты хочешь, чтобы я прогнал Малягрида?

– Выслушайте меня, ваше превосходительство; мне не хотелось бы, чтобы прогнали его.

– В таком случае, чего же тебе хочется?

– Мне ничего; но только я советую вам прогнать его самим, вот и все.

– Ты сошел с ума, Перикко; это человек, который прослужил семейству моей жены около двадцати лет.

– Это правда; но это несчастье.

– Ты понимаешь, что я не могу прогнать без всякого основания этого честного человека, только потому, что он не нравится тебе.

– Но, – сказал Перикко, захохотав, – это уже основание.

Потом он продолжал серьезно:

– Слушайте ваше превосходительство, поверьте мне, удалите этого человека как можно скорее.

– Но скажи же, за что?

– Я еще не знаю ничего определенного о нем; но только он подозрителен!.. Давно уже я наблюдаю за ним; но сегодня утром, за несколько минут до вашего приезда, я подслушал разговор между ним и индейцем. Я не мог расслышать их разговора, но имя Овициата было произнесено несколько раз.

– Не испугало ли тебя совершенно настоящее обстоятельство? Что же в этом необыкновенного, что мой управляющий разговаривает с индейцем?

– В лесу, в то время когда все спали и с величайшими предосторожностями, опасаясь чтобы их не заметили? Гм! Этого я не понимаю, сознаюсь вам. Делайте, что хотите, ваше превосходительство; но на вашем месте я бы не задумываясь выгнал из дома этого молодца; управляющих можно всегда найти, и вы скоро найдете на его место другого!

– Какой ты подозрительный человек! Если бы я не знал тебя, я счел бы тебя трусом.

– Что делать? Я уже таким родился, и к тому же вы всегда находитесь в отсутствии; сеньора остается здесь одна с несколькими слугами в этом уединенном доме, расположенном почти за городом; на него так легко напасть, и индейцам не привыкать...

– Опять индейцы! – крикнул дон Дьего, вставая и расхаживая по комнате. – Между тем, – продолжал он, помолчав, – ты прав, я обязан обеспечить безопасность моей жены. Сходи за Малягридом; завтра он будет отпущен из дома.

– Почему же не сегодня вечером?

– Успеем и завтра.

– Как знать? – проворчал Перикко, покачивая головой, отправляясь исполнить полученное им приказание.

Несмотря на просьбы и уверения в преданности, Малягрида был уволен и получил приказание на другой же день утром уехать из дома.

Он удалялся задумчиво, не зная, чему приписать это внезапное решение своего господина, как вдруг в коридоре встретился лицом к лицу с Перикко.

– Скажите же, дорогой мой, – сказал тот, положив руку на плечо и смотря ему в глаза, – когда вы увидите великого токи тегюэлей Овициата, поклонитесь ему от меня.

Толстяк подпрыгнул, как будто наступил на змею; лицо его побагровело, и он пролепетал в ответ:

– Я не понимаю вас; что это значит?

– Хорошо! Хорошо! – сказал Перикко.

И он ушел, оставив его растерянного и испуганного.

Наконец, через несколько минут, Малягрида успел овладеть собой и утирая холодный пот, который струился по его лицу, сказал:

– Ночь принадлежит мне!

Дьявольская улыбка скользнула на его тонких губах.

День прошел без происшествий.

Около одиннадцати часов ночи Мерседес и дон Дьего ушли спать.

Перикко же решился, не говоря никому ничего для того, чтобы не обеспокоить, не ложиться до тех пор, пока не обойдет усадьбу и не убедится, что все в порядке и что можно спокойно спать.

Взяв свою саблю, пистолеты, ружье и фонарь, он отправился в дозор с двумя громадными ньюфаундлендскими собаками, которые были необыкновенно злобны и которые охраняли ночью дом.

Он тщательно обошел все места, которые показались ему подозрительными. Повсюду царствовало совершеннейшее спокойствие. Тогда он вышел в сад, где осмотрел все закоулки; но ничего не оправдывало его подозрений, и потому он решил вернуться домой с уверенностью, что по крайней мере в эту ночь ничего не случится.

Он шел вдоль каменной стены довольно высокой ограды и подошел уже к квартирам слуг, как вдруг, проходя мимо калитки, которой никогда не отпирали, заметил, что собаки выражали беспокойство, глухо рычали и обнюхивали землю.