Эльвира Барякина - Аргентинец Страница 12

Бессмысленная война продолжалась, патриотизм стал ругательным словом… Революционеры отвергали само понятие Российского государства — как будто не было десяти веков свершений и постепенного роста от захудалого княжества до одной из величайших стран мира.

Пока Жоре больше всего нравилась идея, вычитанная у Якоба Буркхардта[8]: государство надо рассматривать как произведение искусства — рассчитанное и продуманное творение. Но сколь далека была эта прекрасная идея от того, что творилось вокруг!

Учиться! Жора обкладывался монографиями и справочниками, гнал себя, будто боялся опоздать, быть неготовым к чему-то серьезному и важному. Он жил в предчувствии, что после хаоса Февральской революции должна наступить другая эпоха — и тогда как раз потребуются люди, способные служить своей стране не абы как, а с глубоким пониманием.

Единственное, что останавливало Жору, это бедность — у его сестры не было денег на дорогие книги, и ему приходилось копить, подрабатывая где только можно: репетиторством и сочинением стихотворных поздравлений и эпитафий.

2

Ночью Нине опять снились кошмары. Она вышла к завтраку неприбранная, в шелковом капоте, распадающемся на груди. Налила себе чаю, долго размешивала его ложечкой, хотя сахара не положила.

— Скорее всего, мы потеряем этот дом, — произнесла она наконец.

Жора молчал. Слышно было, как в углу тикали большие старинные часы с эмалевым, покрытым мелкими трещинами циферблатом.

Жора знал, что Нина голову сломала, думая, как быть с прокурорским наследником. Дядя Гриша первым случайно встретил его на пароходе; как приехал, сразу бросился к Нине:

— Иди к нему! Он так по дому соскучился, что на радостях может дать тебе отсрочку.

Нина отправилась на Ильинку, но быстро вернулась, пунцовая от возмущения.

— Он оскорбил тебя? — с тревогой допытывался Жора.

Она не хотела сознаваться, но потом все-таки сказала, что Рогов принял ее за горничную.

— Все равно поговори с ним! — настаивал дядя Гриша. — А если наследник заберет дом, то и бог с ним. Пока война не кончится, будете жить у меня в Осинках. Не бойтесь, по миру не пойдете.

Жора с тоской прислушивался к его словам. Как жить в деревне, если надо заканчивать гимназию? Готовиться к университету? Как можно уехать, если тут — Елена Багрова?

— А что, если у Матвея Львовича попросить в долг? — спросил Жора, прекрасно понимая, что уж этот вариант Нина обдумала в первую очередь.

— Фомин не может вынуть из кармана двадцать семь тысяч. У него деньги не в сундуках лежат: все вложено в акции, в предприятия. В любом случае, Матвей Львович уехал в Петроград.

— А если с Еленкиным отцом потолковать?

— Смеешься?

Елена Багрова была из семьи пароходчика-старообрядца: влезать к ее отцу в неоплатные долги — значит навсегда потерять надежду жениться на ней.

Нине с Жорой не полагалось ни особняка, ни университетов, ни богатства. Брак мещаночки Купиной и графа Одинцова был ошибкой природы, божественным недосмотром. Она изо всех сил пыталась выбиться в люди, чтобы не повторить дурной судьбы родителей, но жизнь несла ее по проложенным рельсам, с которых если и сойдешь, то только под откос.

Не будь Нина такой умной и деловитой, все рухнуло бы намного раньше. В девятнадцать лет ей пришлось заняться умирающим заводом в Осинках, продавать лес под вырубку, спорить о ценах на лен, договариваться с мужиками о найме баржи… Дядя Гриша помогал, чем мог, но у него было не сто рук.

— Я уезжаю в деревню, — сказала Нина. — Варенье надо варить… Дядя Гриша сказал, что у них яблоки некуда девать.

— Что ж, без тебя не справятся? — удивился Жора.

Нина не ответила. Обвела взглядом шкапы с вырезанными на дубовых панелях гончими. За стеклянными дверцами хранилась коллекция севрского фарфора, собранная дедом Одинцова. Весь дом на Гребешке был наполнен произведениями искусства, и Нина с Жорой безумно любили его. Все здесь создавалось чужими руками, чужим вкусом и попало к ним случайно — тем страшнее было растратить эту красоту. Отсюда нелепость последних лет: они жили среди вещей музейного порядка, но при этом были бедны, как мыши.

— Будем привыкать к мысли, что все кончено… — вздохнула Нина.

У нее что-то случилось, но Жора понимал, что пока не нужно приставать с расспросами. Подошел к ней, положил руку на плечо:

— У меня в четверг капустник в театре, а потом мы с Еленой к тебе приедем. Хорошо?

Нина кивнула.

— Поищи что-нибудь дяди-Гришиным детям в подарок. А то неудобно с пустыми руками ехать.

Деревенские кузены радовались любому пустяку — раскрашенным открыткам, коробке из-под пудры, сломанным очкам: настоящие подарки им давно уже никто не дарил.

3

Из окон белого особняка на Гребешке открывался вид с высоты птичьего полета — на сияющую Оку, на пестрые кварталы Ярмарки.

Жора помнил, как впервые попал в этот дом. Нина вся светилась, показывая брату и то, и это, а он шалел от восторга и от того, что граф Одинцов запросто разговаривает с ним и даже угощает шоколадными конфетами.

Когда они с мамой возвращались к себе на Ковалиху, она все качала головой:

— Надо знать свое место.

Но потом и мама привыкла к тому, что Нина стала настоящей барыней. Жора чуть ли не каждый день бывал в гостях у сестры и сидел, пока было возможно. Володя возился с ним, показывал на карте Францию — они с Ниной собирались туда на медовый месяц. Жора не до конца верил, что Париж — это действительно город, а не летний ресторан на Ярмарке, и что обычные люди, вроде его сестры, могут путешествовать в вагоне первого класса.

Жора перебрался на Гребешок, когда Нина вздумала отправить мать в Баден-Баден: у мамы побаливала поясница, и доктор посоветовал ей съездить на источники. Нине хотелось, чтобы все было по высшему разряду: она заказала номер в гостинице и даже оплатила билет компаньонке, которая знала немецкий язык. Сама Нина поехать не могла — она была беременна.

Через месяц началась война. Русские курортники с превеликим трудом возвращались домой через Швецию; многих арестовали по подозрению в шпионаже и помощи врагу. Мама не вернулась. Два года спустя какой-то человек прислал письмо: «Госпожа Купина скончалась в Баден-Бадене. Примите мои соболезнования».

Жора первым узнал об этом. Целый день сидел пришибленный, не зная, как теперь жить, как рассказать обо всем сестре. В день, когда прислали известие о смерти Одинцова, у Нины случился выкидыш. Она так долго болела, что Жора боялся — ей не выкарабкаться. Старая графиня, вместо того чтобы помогать, бросила ей в лицо: