Виталий Гладкий - Сокровище рыцарей Храма Страница 12

— …Вот те крест! — закончил свое повествование Лупан на высокой ноте.

— Брехня… — Васька невозмутимо пережевывал своими крепкими волчьими зубами жилистый кусок мяса.

— Но почему брехня, почему?! — горячился Петря. — Мне надежный человек сказал.

— Такой же румын, как и ты? — насмешливо поинтересовался Шнырь. — У вашего брата семь пятниц на неделе. Уж я-то знаю. Мы с тобой корешимся не один год.

— Это правда… — смутился Лупан. — Иногда на меня находит… Так ведь добрая байка еще никому в жизни не повредила.

— Да, на байки ты мастак… — посмеивался Васька.

По национальности Петря был молдаванин, и он очень не любил, когда его причисляли к румынам. Бывало, и до драки дело доходило. Несмотря на свой небольшой рост и совсем небогатырское телосложение, Лупан был жилист, вынослив и дрался как заведенный. Он запросто мог уложить любого.

Только Васька Шнырь имел право безнаказанно обзывать его румыном — по старой дружбе. Петря знал, что это просто шутка, без неприятного подтекста. Несмотря на свою воровскую сущность, мазурик был добр к нему и щедр. Вот и сегодня он угощает Петрю по-царски. На столе чего только не было.

В очередной раз вспомнив, что у него в кармане пусто, Петря продолжил осаду Васьки Шныря:

— Гришка говорил, что сам закапывал тот ящик. Тяжелый… Еле подняли его вчетвером.

— Чудак человек… Ты сам посуди, какому дураку придет в голову прятать сокровища в могилу? Скорее всего, там схоронили тайно какого-то человека. Так бывает. Грохнули кого-то и, чтобы спрятать следы, закопали его поглубже. Вот и все дела. Копачам хорошо заплатили?

— Гришка не рассказывал, но деньги у него появились, и немалые, это точно. Он прибарахлился, по дорогим кабакам начал ходить…

— Вот видишь… Мужикам расщедрились, чтобы они держали рот на замке. Иначе — кутузка и кандалы. Никому не позволено тайно хоронить мертвецов. Гробокопателям это хорошо известно. Значит, они преступили закон. К тому же, сам подумай, могилу копали четверо… так? Так. И какая после этого гарантия, что никто из них не проболтается? Никакой. Что и доказал твой Гришка. Поэтому я уверен, что в ящике лежит жмурик, а не клад. Да-а, брат, силен ты брехать…

— Ты еще не все знаешь, — сумрачно сказал Петря.

— Так просвети меня, великий сказочник, — живое лицо Васьки вмиг превратилось в маску тупого любопытства; он был опытным ширмачом[18] (таких асов в его среде называли «купцами») и мог практически мгновенно, «по ходу пьесы», изобразить любого человека — от надменного козыря до жалкого, забитого существа, одного из тех, кто пробавляется на церковной паперти.

В общем, Васька Шнырь был еще тем артистом…

— На другой день после нашего разговора Гришку нашли мертвым… — Петря содрогнулся.

Быстро схватив чашку, до половины наполненную водочным самопалом, подкрашенным чайной заваркой, он выпил ее одним духом и занюхал хлебной коркой.

— С печки упал? — безразлично поинтересовался Васька.

— Зарезали… как барана. В его же хате. Кровищи было… — Петря снова побледнел.

— Наверное, дружки… по пьяной лавочке, — высказал предположение Шнырь. — Не водись с кем ни попадя.

— Не было у него дружков! Он общался лишь со своими напарниками по работе, а также со мной — по-соседски, и то очень редко. Гришка всегда сторонился людей. Он так и не женился, хотя мужик был видный. Потому и пошел в гробокопатели — я так думаю, — чтобы быть подальше от мира. У Гришки было намерение податься в монахи, но его сдерживало то, что в монастырях запрещено даже прикасаться к вину. А это для Гришки было как кость в горле.

— Да, это загадка… — Васька разлил «чай» Сироштана по чашкам и сказал: — Давай выпьем… за упокой души раба Божьего Гришки…

Приятели выпили, и Шнырь, подозвав молоденького полового, кивком головы указал на опустевший чайник. Мальчишка с юной прытью побежал выполнять заказ.

— Так говоришь, Гришке всунули «перо» между ребер… — Васька задумчиво разминал папироску своими на удивление длинными и гибкими пальцами.

— Не просто пырнули ножом, а разрезали его на куски, как свинью, — уточнил Петря.

— Да-а, значитца, в этом деле и впрямь что-то нечисто…

— Я ж тебе говорю.

— Ну, это еще не факт, что зарыли что-то ценное. Однако же неплохо бы проверить… Тихо, тихо! Не горячись. Сразу соваться на кладбище нельзя. Нужно все обмозговать как следует, набрать ватагу, а там и… В общем, понятно. Вдвоем мы вряд ли справимся. Уж больно сурьезная картина вырисовывается. А к тебе потом никто не подходил, про Гришку не спрашивал?

Петря похолодел.

— Спрашивали, — сказал он упавшим голосом. — Где-то спустя две недели после его смерти. Какой-то большой полицейский чин приезжал. Странный…

— И что он хотел узнать? — Васька пригнулся к столу и смотрел на своего приятеля с хищным вниманием.

— Дружил ли я с ним, какие разговоры велись между нами…

— Ну, это обычное дело. Сыск. Тебя обязаны были допросить.

— Так ведь допрашивали… на следующий день. Я сказал, что никакого отношения к Гришке не имею, знаю его лишь как соседа («Наше вам…» — «До свидания»), никогда с ним близко не общался, ничего не видел и ничего не знаю. Хорошо, что я в ту ночь подрядился разгружать вагоны… до утра разгружал. А потом пошли в трактир, прямо с утра. Гужевали до полудня, нам хорошо заплатили. Вся бригада грузчиков подтвердила, что я никуда не отлучался.

— Алиби… — сказал Шнырь. — Это называется алиби. Повезло тебе, румын. Иначе хлебал бы ты сейчас пустые щи в Лукьяновском замке[19]. Сшили бы легавые дельце — и привет. Но, я вижу, фараон тебе сильно не понравился. С чего бы?

— Чересчур гладко стелил. Я ведь раньше лишь с околоточным надзирателем общался, но тот, ежели что, сразу кулаком в морду. Этот же все культурно, грамотно, с подходцем. Прям убаюкал. Я едва не начал выкладывать ему все как на духу. Да вовремя спохватился, потому что наступил пяткой на гвоздь. У меня сапоги прохудились, и я, когда их чинил, каблуки прибил чересчур длинными гвоздями. Но концы не все загнул. Просмотрел. Вот гвоздь и начал шпынять меня, когда я из трактира вышел. А дома я даже не успел снять сапоги, как появился этот полицейский.

— Дело пахнет керосином… — Васька Шнырь неожиданно вспотел неизвестно отчего. — Похоже, Петря, это я охломон, а не ты. Извини. Нужно дернуть за эту ниточку. Обязательно нужно. В моей груди уже просто пожар. Когда так бывает, это значит, что дело верное. Там точно закопали что-то ценное. И теперь прячут концы в воду.

— Может, шпиёны?.. — высказал предположение Петря. — Война идет…