Серж Брюссоло - Замок отравителей Страница 12

Жеан не нашел, что сказать. Трусом он не был, но упоминание о проказе повергло его в ужас. С таким бедствием власти не церемонились. Людей силой водворяли в лепрозории только за то, что на их коже обнаруживались безобидные пятна, которые считались первыми симптомами страшной болезни.

— Мне стало легче после разговора с тобой, — прошептала Ирана, пытаясь поймать руку Жеана. — Но теперь тебе, как и мне, грозит опасность. Тайна эта тяжела. Ни Дориус, ни барон не позволят нам выдать ее.

— А как ты поступишь, прибыв в замок?

— Я пою женские песни, и мне легко будет остаться наедине с Одой. Накануне брачной ночи молодые жены всегда нервничают и хотят побольше узнать о постельных играх. Я попытаюсь пробудить в девушке подозрение… Поговорить с ней я не смогу, но у меня будет возможность передать ей записку, даже без подписи. Я сильно рискую, не забудь. Орнан де Ги — могущественный сеньор. Будь осторожен в таверне, держи язык за зубами. Не вздумай болтать лишнее после третьего стакана вина.

— Я умею молчать, — заверил ее Жеан.

Они возвратились к костру. Видел ли Дориус, как они разговаривали в стороне? Несмотря на убедительные слова Ираны, Жеан не мог полностью согласиться с ней.

Укоренившаяся крестьянская привычка к предрассудкам заставляла его верить в мощи. В голову приходила мысль о заблуждении. Магия существовала лишь в изумительных бретонских легендах Круглого стола. Сегодня мир постарел и избавился от тьмы старых верований. Неужели человечеству не удастся изобрести побольше разных способов лечения и лекарств? В те времена считалось, что все уже известно, и монахи первыми провозглашали о конечности человеческих знаний. Стараться побольше понять — значит впасть в грех, поскольку врываешься в область божественного.

Жеан улегся на тонкий матрасик, набитый сухим тростником, чтобы предохранить себя от ломоты в костях, которая обычно одолевает тех, кто имеет привычку спать прямо на сырой земле.

Он был уверен, что сон к нему не придет. Ему не нравилось, что его втянули в подобные интриги. Перед глазами возникали страшные образы. Красавица Ода обнаженная возлегла на кровать барона с гниющим телом, отдалась ему, приняла в себя его заразное семя. Уснув порозовевшей и свежей, она проснется гниющей… и долго не будет знать об этом.

Можно ли позволить совершиться подобному ужасному преступлению?

ГЛАВА 6

IPSEVENENABIBAS[2]

На следующий день, когда солнце подкатывалось к зениту, они прибыли в замок.

Возбуждение, царившее вокруг, вдохнуло новые силы в доведенных до изнеможения путников. Небольшой замок выглядел красивым, и не было сомнения в богатстве Орнана де Ги, потому что на возведение подобного сооружения потребовалось добрых пять-шесть лет труда сотен строителей. Крепостные стены и башни были разукрашены: неимоверное количество орифлам и флагов развевалось на ветру, прославляя объединяющиеся семьи.

Вокруг замка заканчивали установку ограды турнирного поля, трибун и барьеров для зрителей. Герольды скакали по полю, объявляя о скором начале турнира, уже выросли десятки палаток с гербами для будущих участников.

Жеану вспомнились слова Ираны. Для бедного рыцаря турнир предоставлял прекрасный случай разбогатеть. Заставив противника просить пощады, можно было конфисковать все его снаряжение: шлемы, кольчуги, боевых коней, вьючных животных и личное имущество.

Соблазн был слишком силен, и Жеан дал себе слово поразмыслить над этим, тем более что он только что заметил цвета Ожье де Беллона, старого друга барона Брюнуа, тоже участвовавшего в той роковой битве при Монпериле.

Едва подойдя к городским воротам, вся труппа разбрелась. Дориус удалился первым и приблизился к стражнику, которому шепнул несколько слов. Очень быстро прибежали солдаты и эскортировали его за крепостные стены, словно важного посла. Жеан и Ирана остались одни.

— Следи за собой, Монпериль, — печально улыбнулась молодая женщина. — А я помню, что обязана тебе жизнью.

— Храни тебя Бог, — напутствовал Жеан. — Не допусти оплошности.

Ему хотелось сказать побольше, но слова застряли в горле. Он совсем не походил на рыцарей из легенд, способных заливаться соловьем перед своими дамами.

— Ты можешь войти в замок, — заметила Ирана, поправляя котомку на своем плече. — Во время праздников простолюдинам открывают все ворота. Никто не упрекнет тебя, а покормят бесплатно.

Жеан сказал, что подумает, и смотрел ей вслед, размышляя о том, что Ирана идет навстречу грозной опасности. «Тебя это не касается, — сказал он себе, отворачиваясь. — Ничего не выиграешь, вмешиваясь в чужие дела». Но вместе с этой мыслью Жеан услышал и скорбный голос святого Жильбера, повторявший: «Помни о разоблачающей картине в монастыре Эглевьей. В этот день, промолчав, ты стал сообщником убийцы. Я всегда тебе повторял, что ты должен исправить свою вину, при любом случае борясь за правду. Не забудь. За тобой долг. Настало время вспомнить о нем».

Жеан встряхнулся. Он вдруг вспомнил о том времени, когда, поддавшись усталости, попытался вернуться к своей привычной крестьянской жизни. Жеан поселился в хибарке вместе с миленькой девушкой по имени Перетта и лелеял смутную мечту стать углежогом. Однажды, когда он заготовлял в лесу дрова, компания солдафонов напала на его хижину и разграбила ее. Возвратившись, Жеан нашел Перетту с взрезанным животом. Не удовлетворившись насилием, солдаты вонзили во влагалище меч. Жеан не плакал, не стонал. Он чувствовал свою вину: на этой земле обладать чем-либо можно, только постоянно держа при себе оружие. Наивность все погубила, по-другому жить было нельзя. Тогда-то Жеан снова вышел на дорогу. Позднее он поразился, подумав, что наказание ниспослано ему святым Жильбером. Покойный приор видел его колебания и решил вернуть в седло тем или иным способом. С тех пор Жеан поклялся не обзаводиться семьей и целиком посвятить себя главной цели — мщению.

Неожиданно для себя, растроганный нахлынувшими воспоминаниями, Жеан решил нанести визит Ожье де Беллону, чья выцветшая палатка невыгодно выделялась среди ярко-красных шатров молодых участников турнира, съехавшихся изо всех уголков провинции. При виде начищенного, сверкающего на солнце оружия Жеану стало стыдно выигрывать. Что за вид имел он в своем старом кожаном жилете, на своей работяге-лошадке? Конюха, ищущего место?

Ожье обрадовался, увидев его. Он постарел. Вопреки молодым паладинам из соседних палаток, бритым и стриженым, он упрямо носил бороду и длинные волосы с прошлых времен, когда бойцы сходились с открытыми лицами, и только нос был защищен железной пластиной. Его борода, когда-то черная, уже седела, как и волосы, начавшие редеть; в пролысинах обозначились шрамы, пересекавшие голову.