Альберто Васкес-Фигероа - Икар Страница 12

Через два часа они пошли на снижение; американец внимательно изучал местность, чтобы приземлиться на поляне, расположенной на левом берегу реки, где у самолета была возможность катиться до полной остановки в тени пальм мориче.[25]

Они спрыгнули на землю, размяли ноги и помочились, направив струю в ствол ближайшей пальмы. По завершении пилот вытащил из-под своего сиденья старое ружье и вручил его пассажиру.

— Постарайтесь добыть что-нибудь на обед, пока я буду заправляться, — сказал он. — Следует быть готовым: вдруг нам придется спешно взлетать?… — И, когда шотландец уже отошел, крикнул ему вдогонку: — Далеко не заходите! Мне говорили, что здесь полно бандитов!

— А где их нет? — услышал он в ответ.

Вскоре Джон МакКрэкен вернулся и притащил что-то вроде огромного грызуна с рыжеватой шерстью, с которого начал сдирать шкуру, орудуя острым охотничьим ножом.

Летчик следил за ним, наморщив нос.

— Что за отвратительное существо! — сказал он. — Похоже на гигантскую крысу.

— Это чигуире,[26] — пояснил шотландец. — Он действительно из семейства грызунов, однако питается лишь травой, а если испечь его на углях да посолить, будет просто объедение.

Обед и впрямь получился на славу, хотя пиво нагрелось, и, завершив трапезу, Джимми Эйнджел закурил свою старую трубку, привалился спиной к пальме и внимательно оглядел бескрайнюю равнину, над которой стояло марево, размывшее горизонт.

— Вот это жизнь! — воскликнул он, громко рыгнув. — Летать повсюду, приземляться, где вздумается, и знать, что мир принадлежит тебе, пока у тебя хватает на топливо.

— И это единственное, что вас волнует, не так ли? Чтобы было на что купить бензин?

— Ну конечно! — кивнул тот. — Я начал летать, когда мне исполнилось пятнадцать, и, как только сел на самолет, понял, что уже его не оставлю, пока мы вместе не рухнем вниз. Летать — это моя жизнь, и мне прекрасно известно, что это будет моя смерть, но не думаю, что существует смерть приятнее.

— Откуда вы родом?

— Из одного городишки в Миссури. Его даже нет на картах, но как-то раз в него завернул бродячий цирк, и я ушел с ним.

— И домой больше уже не возвращались?

— Зачем? Моя мать умерла, когда я был в Европе, а больше там нет ничего такого, ради чего стоило бы вернуться.

— В Нью-Йорке уверяли, будто во время войны вы сбили кучу немецких самолетов.

Американец кивнул, показывая всем своим видом, что не придает этому особого значения.

— Ну, это сильно сказано, хотя некоторые действительно упали, — сказал он.

— А что вы чувствовали, видя, как кто-то летит к земле, объятый пламенем?

— Облегчение… — ответил Король Неба с почти неуловимой улыбкой. — Облегчение при мысли о том, что, по крайней мере, на этот раз пронесло.

— И что же, в вас ни разу не попали?

— Было дело, только мне повезло, я смог приземлиться, хотя от самолета остались, считай, рожки да ножки. Это был новенький «Солнье»,[27] на котором был установлен пулемет: это Ролан Гаррос[28] первым придумал хитроумную систему, когда пули вылетали в такт с вращением винта. — Он выпустил изо рта дым. — Великий человек был Гаррос! Толковый, храбрый, головастый!

— Я много о нем читал, — кивнул шотландец.

— Он был сам черт, когда изобретал разные штуки, чтобы сбивать немецкие самолеты, а летал, как ангел. У меня сердце кровью обливалось, когда я увидел, как его самолет развалился в воздухе, но мы не могли даже сесть, чтобы забрать тело.

— Почему?

— На земле шел ожесточенный бой, и в тот день «Фоккеров»[29] было вдвое больше, чем нас. Ох и задали они нам жару! Сволочи!

— Скучаете по тем временам?

— По войне? Да нет! Нисколько! Мне нравится летать, а не быть мишенью.

— А почему же тогда вы завербовались?

Американец пожал плечами:

— Это был мой долг; у меня не было ни цента, а я испытывал потребность летать. — Он вновь улыбнулся, но на этот раз будто скорчил гримасу. — Летать — это вроде наркотика, а война как раз дает тебе столько наркотика, сколько захочешь. Представляете, что значит летать, не заботясь о том, во что тебе обойдется каждый оборот винта?

Джон МакКрэкен не ответил, поскольку его внимание было приковано к точке на горизонте: из нее выросли два всадника, которые рысцой приближались к ним.

Американец проследил направление его взгляда и тут же вскочил на ноги и кинулся к самолету. Он вернулся с револьвером и показал на ружье.

— На всякий случай!.. — пояснил он.

Они дождались, когда двое незнакомцев, чьи низкорослые, нервные лошадки притягивали к себе внимание, остановились в ста метрах, в явной растерянности таращась на странную машину, отдыхавшую в тени пальм.

— Добрый день! — наконец крикнул один из них. — Для чего служит эта кастрюля?

— Чтобы летать, — ответил американец на своем ломаном испанском.

— Чтобы летать?… — удивился приехавший. — Нечего пудрить мне мозги! Чертов гринго![30] Хотите, чтобы я поверил, будто этот котелок может летать? Здесь у нас летают одни москиты. А бывает, и пули!

— Ну так эта штука все-таки летает, брат! — вмешался МакКрэкен, который говорил по-испански гораздо свободнее, чем Джимми Эйнджел. — Если вы оставите там оружие, можете рассмотреть ее вблизи. А еще давайте закиньте-ка себе в брюхо ребрышко чигуире и пивко.

— Пиво? — недоверчиво проговорил второй всадник. — Вы говорите о настоящем пиве?…

— Оно, правда, горячее, но пиво.

Оба всадника немедленно спешились, привесили свои тяжелые револьверы к седлу (лошади даже не сдвинулись с места), подошли к биплану и с любопытством стали его осматривать, потягивая пиво из предложенных им бутылок.

— Ни хрена себе, кум!.. — наконец воскликнул тот, что помоложе. — Летающая кастрюля! Не увидел бы — не поверил… И настоящее пиво! Уже два года не пил.

— Вы что, никогда не слышали о самолетах? — поинтересовался «чертов гринго».

— Слышали? От кого? В здешних краях не встретишь никого, кроме угонщиков скота и индейцев-людоедов. Мой двоюродный брат Устакио, который побывал в Сан-Фернандо-де-Апуре, клянется, что видел повозку, которая пускала дым и двигалась без помощи лошадей… Но это!.. Обалдеть можно!

— А нас уверяли, что в Пуэрто-Аякучо можно разжиться бензином, — сказал Джимми Эйнджел. — Что вы об этом знаете?

— До Пуэрто-Аякучо очень далеко, — был суровый ответ. — Очень, очень далеко! Это в Венесуэле. А в Венесуэле заправляет старый козел Хуан Висенте Гомес, про которого говорят, будто он каждый день на завтрак съедает пару яиц колумбийца. Мы туда не суемся.