Джек Уайт - Рыцари света, рыцари тьмы Страница 12

— Простите, мессир, — озадаченно поглядел он на сира Стефана, — мне показалось, что вы хотели что-то у меня спросить…

— Нет, — помотал головой тот, — я только хотел сказать… Выслушай меня. Теперь мы с тобой братья, породненные сегодняшней вечерней церемонией, посему отныне нет места обращению «мессир», особенно здесь, в этой палате. Если у тебя возникнет настоятельная потребность соблюсти этикет, зови меня сиром Стефаном, но во всякой другой обстановке я для тебя просто Стефан, твой брат. Ты достойно выдержал испытание, но мы в этом и не сомневались. Если помнишь, накануне вечером я тебе позволил задать любой вопрос, какой только пожелаешь. Теперь, после восхождения, не хочешь ли ты повторить попытку?

— Да, меня интересует орден Воскрешения в Сионе. Кого или что там воскрешают? Или это просто намек на ритуал восхождения? Что такое Сион и где он находится?

— Ага!

Сир Стефан подался вперед, и его стул опять обрел устойчивость. Рыцарь обернулся к барону, протягивая руку, а тот с сожалением усмехнулся, вынул из поясной сумки кошелек, набитый монетами, и бросил его Сен-Клеру. Тот перехватил его с кошачьим проворством и снова посмотрел на Гуга, улыбаясь во весь рот и показывая лежащий на раскрытой ладони увесистый мешочек.

— Вчера мы с твоим отцом держали пари, что ты задашь мне именно эти вопросы, имея в запасе всего один. — Он подбросил кошель, поймал его и убрал в свою сумку. — Что касается ответов, теперь ты в состоянии сам их отыскать, поскольку знание необходимо заслужить, как и восхождение. Сион — иудейское название Святой земли, благодатное место, иначе, святилище. Это известно любому, кто потрудился поинтересоваться. Я, как и вся прочая братия, не вправе рассказать тебе больше, пока ты не станешь достоин внимать. Даже самые сведущие из наших сотоварищей добывали каждый секрет ценой собственных усилий. Постепенно ты тоже приобретешь ключи к тайнам — через это прошли все мы. Таков порядок нашего ордена, так мы поднимаемся по ступеням, ведущим к истине; мы запоминаем ритуалы — досконально, слово в слово, учимся у своих же собратьев, наиболее уважаемые из которых всю жизнь посвятили накоплению знаний, опыта и мудрости. Наше обучение проходит под их неусыпным надзором, и когда мы готовы, то переходим на следующий уровень осознания, пусть и с разной скоростью, сообразно нашим собственным побуждениям. Продвижение зависит также и от ума, интересов и способностей человека. Нет другого мерила для оценки его достижений, кроме степени понимания и самого знания. — Поползший вверх уголок губ сира Стефана выдал его намерение улыбнуться. — Обещаю тебе, что твои собственные труды принесут тебе отраду. Найденные ответы ободрят, а нелегко добытые сведения ошеломят. Еще мне кажется, что лиха беда начало — ты быстро пойдешь в гору. А теперь нам пора подняться к гостям.

— Постойте, я спрошу, пока мы еще внизу. Что дальше у нас будет — я имею в виду, в поместье?

— Что будет? — Сир Стефан, помедлив, бросил взгляд на друга. — Что будешь делать лично ты — то мне неведомо, а нам с бароном предстоит многим заняться… в том числе браками. У меня две дочери на выданье и четыре сына, одного из которых я рассчитываю вскоре женить и породниться с каким-нибудь дружественным семейством. У твоего отца также имеются две дочери и два сына подходящего возраста, и один из них, между прочим, ты. — Он помолчал, затем снова обратился к Гугу: — По твоему лицу я могу судить, что подобные мысли к тебе пока не приходили. Скажи-ка, сынок, о ком ты сейчас думаешь?

— О новом Папе Римском.

— Новый Папа? Вот скучища! Что тебе до него? Почему вдруг юный шампанский рыцарь устремляет помыслы — и к кому? — к новому Папе!

Гуг пожал широкими плечами, но лицо его сохранило серьезность.

— Потому что Папа — новый, значит, все мужи — по крайней мере, рыцари — должны устремлять к нему помыслы. Я прослышал, что он клятвенно обещал положить конец «рыцарским раздорам и вражде».

Слушая его, сир Стефан хмуро посматривал на барона Гуго.

— Что за новости? Папа так сказал? Впервые слышу. О какой вражде идет речь?

Барон пояснил:

— О той, что стала для нас в юности настоящим бедствием, Стефан. Теперь дела пошли еще хуже: молодежи некуда девать боевой задор. Ты у себя в Англии, возможно, и не слыхал, что творится у нас, потому что там хватает стычек и мятежей. Два последних десятилетия вы не складываете оружие, чтоб хоть как-то усмирять этих проклятых саксонцев.

Сейчас во всем христианском мире похожая ситуация — так всегда было, и ты с этим согласишься, если хорошенько вспомнишь наши молодые годы. А главная причина — та же, что и в былые времена — сама Церковь, только никто в этом не признается. Ненавистные, назойливые фанатики-святоши.

— Те, кто, как и ты, волею судьбы попал в Англию, постоянно испытывают на себе враждебность саксонцев, и тамошние рыцари не страдают от безделья. Им не до проказ, а нашим храбрецам сам закон — то бишь Церковь, которая и есть закон, — запрещает сражения в мирное время, или просто стычки, или любое другое нарушение всеобщего спокойствия. А когда они этот покой нарушают — а ведь они его нарушают, потому что они молоды, полны сил и везде суют свой нос, — эти чертовы святоши кривят рожу и наказывают зачинщиков, строго карают, иногда даже заключают в темницу, угрожая отлучением…

Барон глубоко вздохнул, словно пытаясь обрести хладнокровие, покачал головой и нахмурился, затем продолжил:

— Эта внушает большие опасения и продолжается уже порядочно времени, усугубляясь день ото дня. Но ужаснее всего были последние двадцать лет, пока Григорий[3] был Папой. Мы на пороге большой смуты, потому что дальше терпеть никто не в силах. Священники попирают и искажают общепринятый порядок и обычаи. Любой рыцарь в нашем собрании опишет тебе это во всех подробностях, а собратья во всем христианском мире с готовностью подтвердят его слова. Но истинные причины происходящего, таящиеся в глубине, гораздо серьезнее и грознее…

Сир Стефан внимательно слушал друга, и глаза у него лезли на лоб. Наконец он раздраженно махнул рукой:

— Вижу, куда ты клонишь, Гуго, но ты не прав. Не спорю, Папа Григорий был очень честолюбив, но ратовал в основном за главенство Церкви в духовной сфере. Его первейшей задачей была реформа внутри самой Церкви… Бог свидетель, какая в ней тогда приспела надобность.

— Надобность и сейчас не отпала, а Григорий-то умер.

Сен-Клер, казалось, не расслышал последнего замечания барона и продолжил:

— Григория не привлекало мировое владычество. Он не мечтал превратиться в тирана. По его замыслу, Риму пристало править умами с помощью религии, и только потом можно будет заняться ее обиталищами, то есть храмами, и очистить их от скверны и порока. При этом политическое управление неизменно остается уделом королей и их советников. Григорий Седьмой слыл крайне неуживчивым — особенно от него доставалось странствующим монахам и епископам, но все дела он совершал во славу Господа, а не свою собственную.