Виталий Гладкий - Корсары Мейна Страница 13

Мишель мог поклясться, что знает ее содержание. Он много раз выслушивал подобные назидания, и ему вовсе не улыбалась перспектива кивать и поддакивать старому ослу, который многословно, с апломбом примется утверждать, что в его юности молодые люди были куда более прилежные и законопослушные, нежели нынешние, вода в Сене чище, а сахар слаще.

Наконец Мишель добрался до улицы Сен-Дени. Там находилась церковь Сен-Ле, где хранились мощи святой Елены – царицы, матери императора Константина, который первым из римских императоров принял христианство. Но юный де Граммон торопился сюда не за тем, чтобы припасть к христианской святыне и помолиться; для своего возраста он чересчур скептически относился ко всему, что касалось веры, и к мощам святых в частности. Обычно они были поддельными, и ими торговали все, кому не лень. На улице Могильщиков жил бывший «служитель печали», который хоронил останки казненных, так у него можно было разжиться мощами почти всех христианских святых. Особенно много у него было фаланг пальцев рук.

Мишель де Граммон шел в недавно открытую неподалеку от церкви Сен-Ле школу фехтования, которую содержал шевалье Пьер де Сарсель. Как Мишель и предчувствовал, ему вновь пришлось встретиться с бретёром. Они нечаянно столкнулись на улице Могильщиков, хотя несколько позже де Граммон сообразил, что де Сарсель искал его. Они посидели в таверне, поговорили о том о сем, вспомнили отца Мишеля, а когда расставались, шевалье предложил ему то, о чем давно мечтал юный сорвиголова, да денег у него не было, – посещать школу фехтования. Бесплатно.

Оказалось, что шевалье заручился поддержкой кого-то из окружения парижского прево и получил патент, дающий ему право обучать всех желающих искусству фехтования. Помещение нашлось быстро, правда, его пришлось перестроить, добавив просторный зал, и вскоре слава о школе де Сарселя вышла даже за пределы Парижа. Он готовил не просто куртуазных щеголей с элементарными навыками владения клинком, а настоящих бойцов, которые с одинаковым успехом могли сражаться не только шпагой, но и другими видами холодного оружия.

Это было грубое искусство, но очень действенное – на дуэлях, хоть они и были запрещены королевским эдиктом, чаще всего побеждали ученики школы де Сарселя. Спустя полгода от желающих получать уроки у шевалье не было отбоя. Дворяне платили любую цену, лишь бы научиться владеть шпагой так, как сам наставник Пьер де Сарсель. Когда Мишель начал заниматься у него, то сразу понял, что сравниться с шевалье в мастерстве владения шпагой вряд ли кто сможет; даже признанные парижские бретёры-забияки, которых хлебом не корми, а дай подраться, как он потом узнал, старались держаться с де Сарселем предельно вежливо и учтиво.

Отрабатывая разные приемы, Мишель с невольной дрожью вспоминал Двор чудес и Великого Кэзра. Король воров и нищих со своим Божьим судом конечно же лукавил. Он точно знал, что у юного дворянина нет шансов остаться в живых, – Пьер де Сарсель был на голову выше Мишеля в искусстве фехтования. А еще де Граммон небезосновательно предполагал, что свою школу шевалье открыл не без помощи Великого Кэзра. Но как мог такой выдающийся человек, пусть и бретёр, как Пьер де Сарсель, оказаться в одной компании с парижским отребьем? Это было для Мишеля загадкой.

Обычно они занимались ранним утром. Дворяне любили понежиться в постели, поэтому подтягивались в школу ближе к полудню. Де Сарсель не делал Мишелю никаких поблажек с оглядкой на возраст, он сразу сказал:

– Клинку безразлично, чью кровь он будет пить – юного молокососа или убеленного сединами мужа. Прицепил шпагу к поясу – ты уже воин, и не важно, сколько тебе лет. В схватке никто на твои годы скидки не даст. И запомни главное: когда на тебя нападут, прежде убей противника, а потом можешь перед ним извиниться, если был не прав.

Боевое фехтование, а именно его де Сарсель преподавал Мишелю, мало напоминало то, к какому юноша привык и чему научил своего сына Николя де Граммон. Наверное, бравый гвардеец не хотел, чтобы сын пошел по его стопам и пал в какой-нибудь дрянной заварушке, защищая кардинала Мазарини, которого он терпеть не мог. Отец мечтал, отправляясь в последний поход, что заработает немного денег, выйдет на пенсию и вместе с Мишелем они откроют торговое дело. Увы, судьбе было угодно распорядиться иначе…

Фехтование бретёра больше напоминало уличную драку, в чем Мишель преуспевал, начиная с детского возраста. Здесь разрешались самые подлые приемы и удары не только шпагой, но и ногой, рукой и вообще всем, что попадется.

– Забудь о правилах! – зло прикрикнул он на Мишеля, когда тот встал в позу и заявил, что так драться нельзя. – Человеку не до благородства, когда идет речь о спасении жизни. Иногда приходится горло грызть противнику, чтобы остаться в живых. Эффектные позы и приемы годятся лишь для салонных бойцов, которые хотят произвести впечатление на дам. Даже когда противник заведомо слабее тебя, не расслабляйся ни на миг! Один зевок – и ты на небесах, стоишь перед святым Петром.

Откровения следовали за откровениями.

– Старайся блокировать удар не лезвием клинка, а плоскостью, – поучал де Сарсель. – Иначе шпага после нескольких боев будет похожа на пилу и никакой точильщик не возьмется ее поправить. Парировать лезвием можно лишь укол, и то мягко, с одновременным уходом на другую позицию. Обычно все наставления по фехтованию пишутся для поединков без защитного снаряжения, ведь в дуэлях, уличных драках, засадах и подзаборных стычках не надо наносить рубящие, раскалывающие удары по доспеху, чтобы достать до кости. В уличных схватках или на дуэли удары должны лишь покалечить противника настолько, чтобы заставить его раскрыться для смертельного укола, либо чтобы удержать на расстоянии. Поэтому шпага в городских условиях может выдержать несколько зазубрин и выбоин. Иное дело на поле битвы. Блокировав сильный удар лезвием, можно остаться без оружия. А это, считай, финита – конец. Ломаются даже лучшие клинки мастеров Толедо.

Постепенно юноша приобретал необходимые навыки, хотя после посещения школы фехтования болело все тело; они дрались учебным тупым оружием, но на первых порах Мишелю изрядно доставалось. Де Сарсель и сам терпел, когда юноша разил его каким-нибудь хитрым финтом, но, когда выпадал случай, тоже не сдерживал руку. Не будь на них ватных колетов, какой-нибудь удар или выпад мог запросто сломать кость.

Сегодня Мишель шел в фехтовальную школу во второй раз. С утра, как обычно, он позанимался с де Сарселем и даже получил от него похвалу, потому что сражался с наставником почти на равных, а затем возвратился домой – как оказалось, чтобы нарваться на большие неприятности.

Мишель де Граммон, горячий, как все гасконцы, ревниво наблюдал за романом сестры Колетт с гвардейским офицером и в один прекрасный день попытался выставить его за дверь окончательно и бесповоротно. В это время никого не было дома, и, когда поклонник явился, Мишель отказался впустить его и посоветовал забыть сюда дорогу. Но тут вернулись мать с сестрой, которые ходили на рынок за провизией. Назвав сына ребенком, чтобы задобрить кавалера дочери, мать велела Мишелю удалиться, а офицеру предложила пройти в комнаты. Разразился скандал; Мишель был в ярости, гвардеец неистовствовал.

И надо же было такому случиться, что на следующий день они встретились лицом к лицу, притом без посторонних, которые могли бы воззвать к здравому смыслу юного гасконца и офицера королевской гвардии. Сестре шили новое платье, потому что в старом, практически в обносках, она не могла выйти со своим будущим женихом в свет, а мать сопровождала ее к портному.

– Вы опять пришли? – грубо спросил Мишель. – Шевалье, назойливость не входит в перечень христианских добродетелей.

– Не вам решать, куда мне ходить и что делать! – наливаясь от злости кровью, с горячностью ответил офицер.

– Я не желаю видеть вас в своем доме, – Мишель из последних сил старался не потерять самообладания. – Поэтому вам лучше развернуться и уйти отсюда подобру-поздорову.

– Мсье, вы еще сосунок давать мне такие советы!

– Будь я постарше, моя шпага показала бы, кто есть кто!

– Ах, мы еще и шпагой умеем владеть? Ну надо же… А я думал, она болтается у вас на боку в виде украшения. Короче, если ты еще раз, щенок…

Это уже был перебор. Едва прозвучало слово «щенок», как гасконский нрав взял верх. Мишель де Граммон выхватил шпагу из ножен и крикнул:

– Защищайся, разряженный павлин!

Офицера не понадобилось долго уговаривать взяться за оружие. Задета была его честь, а в такие моменты французские дворяне плевали с высокой колокольни на запреты кардинала Мазарини – парижане знали, что именно он составляет все королевские эдикты. Гвардеец обнажил шпагу, и улица наполнилась звоном стали. Окна вторых этажей как по команде открылись, и любопытные матроны и девицы разных возрастов с извечным женским любопытством принялись, как в театре, наблюдать за ходом поединка, который явился для них отличным развлечением в череде скучных дней, заполненных монотонной домашней работой и ссорами с соседками, тем более что на улице Могильщиков дуэлянты дрались очень редко.