Серж Голон - Мятежная Анжелика Страница 13

– Почему ты, дочь света, хочешь отвести опасность от этих людей тьмы? Пусть вороны кружат над хорьками.

– Так ты знаешь, где они скрываются?

– Да как же не знать! Как я могу не знать, когда они ломают ветки, рвут мои силки и топчут мои травы? Если так будет продолжаться, я ничего не насушу для своих снадобий. Их приходит все больше, они крадутся как волки, а потом, собравшись, воют. Понимаешь, доченька, звери пугаются, птицы смолкают, горы содрогаются, и я тоже убегаю, так плохо мне от их пения… Зачем эти люди приходят в лес?

– Их преследуют. За ними гоняются солдаты короля.

– У них три вожака. Три охотника. Самый старый, самый мрачный, он тверже стали. Он у них главный. Он неразговорчив, но когда говорит, то кажется, что он вонзает нож в шею лани. И всегда толкует о крови Предвечного. Послушай-ка, что я скажу…

Она наклонилась, и ее дыхание коснулось лица Анжелики.

– Послушай-ка, малышка, что я скажу. Однажды вечером я следила из-за деревьев за их сборищем. Я старалась понять, что они там делали. Главарь говорил, стоя под дубом. Он обратил взор в мою сторону. Не знаю, видел ли он меня. Но я поняла, что у него огненные глаза, потому что мои глаза стали гореть, и мне пришлось убежать. А я ведь могу смотреть в глаза кабану и волку… Вот какая в нем сила. Вот почему все остальные приходят на его зов и подчиняются без единого слова. У него большая борода. Он похож на Страшного Медведя, который смывает в источнике кровь с шерсти, после того как сожрет очередную девушку.

– Это герцог де Ла Мориньер, – заметила Анжелика, сдерживая улыбку. – Важный вельможа-протестант.

Это Мелюзине ничего не говорило. Она считала его Страшным Медведем. Однако понемногу ее настроение изменилось, и серые губы растянула улыбка, приоткрыв щербатый рот. Но сохранившиеся широкие зубы оставались крепкими и белыми, словно она за ними ухаживала. Это придавало ей странный вид.

– А почему бы и не отвести тебя к нему? – спросила она вдруг. – Ты-то не опустишь перед ним взора. Ты красива, а он…

Она долго хихикала.

– Жеребец жеребцом и останется, – назидательно завершила она.

Анжелика не собиралась увлекать на гибельный путь сурового герцога де Ла Мориньера, которого называли также Патриархом. Ее заботили дела другого порядка, и они не терпели промедления.

– Я пойду, пойду, – бормотала развеселившаяся Мелюзина, – я отведу тебя, маленькая щебетунья! У тебя такая ужасная, такая бурная и прекрасная судьба… Дай-ка руку.

Что она прочла?.. С ошарашенным видом она оттолкнула ладонь Анжелики, ее серые глаза заблестели, в них появился хитрый огонек.

– Ты сама пришла… Принесла соль и табак. Ты – моя сестра, доченька. Ах! Как велики твои силы!..

Предыдущая колдунья говорила то же самое маленькой Анжелике, которая, слегка напуганная, сидела на том же месте. Она теми же словами выражала удивление предначертанной судьбой этого юного существа. Испуг и интерес колдуньи всегда наполняли Анжелику наивной гордостью. Ребенком она черпала в этом уверенность, что однажды получит все, что пожелает: счастье, красоту, богатство… А сегодня?.. Сегодня, когда она уже знала, что можно всем обладать, но не испытывать от этого удовлетворения, какие чувства пробуждали в ней эти слова о таинственной силе? Она посмотрела на свою руку:

– Говори… говори еще, Мелюзина. Я одержу победу над королем?.. Спасусь от его преследований?.. Скажи, найду ли я свою любовь?

На этот раз колдунья уклонилась от ответа:

– Что я могу сказать, чего бы ты уже не знала в глубине своего сердца?

– Ты не хочешь говорить о том, что увидела, чтобы не лишать меня мужества?

– Пошли же, пошли. Чернобородый уже ждет, – усмехнулась та.

Прежде чем выйти из пещеры, она взяла какой-то мешочек и отдала его Анжелике:

– Это травы. Заваривай их по вечерам, потом выставляй под луну и пей с восходом солнца. И в руки, и в ноги твои, и во все тело твое вернется сила, а груди набухнут, словно в них молоко. Но нальются они не молоком, а молодой кровью…

Выйдя из оврага, они пошли гуськом. Колдунья шла напрямик. Она угадывала путь по едва заметным приметам.

Небо за деревьями потемнело.

Анжелика подумала о Монтадуре, своем страже. Не заметит ли он ее отсутствия? Вряд ли. Он считал необходимым приветствовать ее по утрам. На этом настаивали господа де Марийяк и де Солиньяк. Не докучать пленнице, но и не терять повседневной бдительности. Толстяк-капитан предпочел бы, вероятно, почаще общаться с пленницей, но надменность Анжелики его смущала. Ее ледяной взгляд пресекал всякую попытку завязать разговор или пошутить. Она молча смотрела, как, прерывая свои тяжеловесные комплименты и покусывая рыжий ус, он выходит из комнаты, говоря, что отправляется гоняться за еретиками, что составляло его вторую обязанность. Каждый день после обеда он садился на своего могучего коня в яблоках и отправлялся с группой всадников лично присутствовать при обращении в истинную веру жителей разукрашенных по такому случаю деревень. Иногда он привозил с собой какого-нибудь особенно упрямого протестанта и занимался им лично. И тогда из пристроек замка доносились удары и хриплые крики: «Отрекись! Отрекись!»

Если своим усердием во славу Господа капитан Монтадур старался вызвать восхищение маркизы дю Плесси, то он глубоко ошибался. Она его не выносила. Тщетно старался он развлечь ее своими подвигами. Но в то утро капитан заговорил о каком-то пасторе, прибывшем из Женевы. Оповещенный шпионами, он надеялся арестовать его в тот же вечер в замке Грандье, где пастор остановился. Анжелика стала прислушиваться.

– Пастор приехал из Женевы? А зачем?

– Чтобы подстрекать этих нечестивцев к бунту. К счастью, меня уже предупредили. Сегодня вечером он выйдет из леса, где встречается с прокля́тым Ла Мориньером. А я подкараулю его возле замка Грандье. Может быть, вместе с ним выйдет и герцог? Тогда я арестую и его. Ах! Господин де Марийяк не ошибся с выбором, поставив меня во главе этого предприятия. Поверьте, мадам, на будущий год в Пуату уже не останется ни одного протестанта.

Она позвала Ла Вьолета, бывшего камердинера Филиппа:

– Ты ведь исповедуешь реформатскую веру, так, верно, знаешь, где прячется герцог Ла Мориньер и его братья? Их надо предупредить, чтобы они не попали в западню.

Слуга ничего не знал. Немного поколебавшись, он признался, что иногда герцог дает ему поручения, присылая с записками специально обученного сокола, а сам он передает мятежным протестантам то, что узнает от солдат. Но это очень немногое. Монтадур не так глуп, как кажется, и хоть и болтлив, но выдает немногое.

– Поэтому, мадам, о протестантском пасторе, о котором вы говорите, солдатам ничего не известно, руку даю на отсечение. Им сообщат в самую последнюю минуту. Капитан ведь такой недоверчивый и подозрительный.

Анжелика послала Ла Вьолета в замок Грандье предупредить его владельцев. Но те тоже не знали места встречи в лесу. Изгнанники часто меняли свои стоянки. Господин Грандье направился в лес, но его остановили драгуны, как бы случайно объезжавшие эти владения.

И тогда Анжелика вспомнила о колдунье Мелюзине:

– Я сама пойду в лес и найду их.

Она уже давно обдумывала, как сбежать под носом у Монтадура. Удлинить привязь, на которой ее держали… Кажется, сейчас ей это удастся.

Колдунья остановилась и предостерегающе подняла костлявый палец:

– Слушай.

Из-за темных скал сквозь листву доносился шум, похожий на порыв ветра, но по мере приближения стала слышна мрачная мелодия, протяжный призыв: там распевали псалом.

Протестанты собрались на берегу речки Вандея, в Теснине Великана, куда, по преданию, Гаргантюа столкнул плечом огромные круглые валуны.

Красный отсвет костра разгонял сумерки, окутавшие собравшихся. Едва виднелись белые головные уборы молившихся женщин и черные фетровые шляпы с большими полями крестьян-гугенотов.

Потом в круг света костра вступил какой-то мужчина. По описанию колдуньи Анжелика без труда признала герцога Самюэля. Его фигура бородатого охотника поражала воображение. Он сразу не понравился Людовику XIV, когда появился в Версале, намереваясь в любой придворной крамоле играть ту роль, что в прошлом веке принадлежала адмиралу де Колиньи. С тех пор, впав в немилость, он жил на своих землях.

Герцог носил высокие сапоги до середины бедра, черный суконный камзол, перетянутый широким ремнем с кинжалом. На боку висела шпага на перевязи. Голову покрывала плоская старомодная шляпа с пером, которую продолжали носить провинциальные гугеноты, потому что она делала их похожими или на Кальвина, или на Лютера – в зависимости от дородности их фигуры. Всем своим видом герцог Самюэль де Ла Мориньер внушал страх. Он казался несовременным, выходцем из эпохи людей грубых нравов, насилия, противников утонченности. Здесь, в окружении диких скал и ночной темноты, он был на своем месте. Герцог заговорил, и его голос отозвался грозным эхом трубного гласа. Анжелика содрогнулась.