Сэмюэл Шеллабарджер - Рыцарь короля Страница 13

— А?.. — выдохнул Пьер.

— Мсье, — снова поправилась она, — меня послали пригласить вас на ужин… Я хочу сказать, если бы вы оказали любезность… — Ей казалось невозможным выразить свои мысли в словах. — Если бы вы снизошли…

— Конечно, мадам, — поспешно ответил Пьер, — я хотел сказать — конечно, мадемуазель…

Она вспыхнула. Да он над нею насмехается!

— Ну, сударь, если вы предпочитаете быть развязным…

— Развязным? — Пьер просто задохнулся. — С вами, мадемуазель?

Рене бросилось в глаза, что он выглядит по-настоящему удрученным, и эта мысль придала ей смелости.

— Я имела в виду, что ужин готов. Но за столом в главном зале, там одни старики… — Для Рене к этой категории относился всякий, кому уже стукнуло двадцать пять. — Не согласитесь ли вы поужинать со мной?

— Черт побери! — У него вспыхнули глаза. Несомненно, это только сон!

— Не соглашусь ли я… — повторил он.

— Да.

— Где?..

— Ой, где угодно. Может быть, вот здесь, — она показала рукой, — в беседке. Я сейчас принесу корзинку.

По его виду она поняла, насколько он потрясен тем, что молодая девушка из хорошей семьи таким вот образом буквально бросается ему на шею.

Ей захотелось плакать. Если он сейчас отпустит какую-нибудь придворную шуточку, она точно расплачется.

— О господи Боже, мадемуазель, — пробормотал он, запинаясь, — это был бы верх блаженства. Я не смел надеяться… Это был бы верх блаженства, мадемуазель.

Наконец-то с глаз Рене спала завеса. По тону голоса можно было безошибочно угадать его состояние. Она вдруг улыбнулась ему:

— Ну, тогда я пошла за корзинкой.

И, пытаясь не спешить, чуть не вскачь пустилась обратно по дорожке, ещё более возбужденная, чем раньше. Только теперь она не так нервничала. Он ужасно симпатичный!

Пока её не было, к Пьеру снова вернулась ясность мысли, во всяком случае в такой мере, что он смог понять собственную неотесанность. Святой Иоанн! Так запинаться и пялиться! И позволить ей самой идти и тащить эту корзину! Что это такое с ним приключилось?

Впрочем, у него хватило соображения, чтобы найти ответ… Но если любовь на минуту сбила с него петушиную спесь, она могла хотя бы напомнить ему о хороших манерах!..

К тому времени, когда Рене вернулась, он уже полностью овладел собой. Он взял из её рук корзинку, погладил Кукареку, что-то заметил насчет удовольствия от еды на свежем воздухе в такой прекрасный вечер и, шагая по облакам, сопроводил её в беседку. Мало-помалу его головокружение прошло; но после этого он замолчал.

Рене, напротив, вдохновленная его восторженным вниманием, никогда ещё не говорила так хорошо. Она нашла, что он совсем не такой, каким казался, и ни чуточки не высокомерен. Она смогла даже поддразнить его:

— Вы и вправду так опасны для девушек, как говорит Блез?

— Ах, мадемуазель, ваш брат любит пошутить… Неужели я выгляжу опасным?

— Нет, — согласилась она, а затем прибавила тоном многоопытной дамы: — Однако, имея дело с мужчинами, никогда ничего нельзя сказать наверняка…

Что за чудный у неё голос! Его пронзила мысль, что если она забудет обращение «мсье»и скажет просто «Пьер», то у него остановится сердце.

— Разве вы не голодны? — спросила она.

Беседка, где стоял стол и скамьи, была любимым местом семейных трапез в летнее время. Рене выложила на стол содержимое корзинки: половину мясного пирога, каплуна — ещё горячего, прямо с вертела, два больших плоских ломтя хлеба, служивших вместо тарелок, две салфетки, два ножа и несколько груш на десерт.

— Пришлось схватить наскоро, что под руку попалось, — продолжала она. — В кухне просто дым коромыслом, а повариха, тетушка Алиса, такая несговорчивая… Я понимаю, что все это не очень красиво выглядит.

— Это чудесно.

— Тогда прошу вас, мсье, откушать.

Этот призыв расшевелил его, он отрезал два куска пирога и, прежде чем взять себе, на кончиках пальцев перенес один на её хлебную тарелку. Она залюбовалась его ловкостью: ни крошки начинки не упало на стол.

Но затем, уже взявшись за нож, она вдруг выронила его и подняла глаза на Пьера.

— Ах, мсье, что же это? Мы забыли молитву!

— Клянусь Богом, и правда!

И оба встали лицом друг к другу, склонив головы.

Последовала пауза. Пьер лихорадочно рылся в памяти, пытаясь вспомнить благодарственную молитву, которую слышал тысячу раз. Наконец она откуда-то выплыла:

«Пищу сию, которая перед нами, в доброте и святости своей благослови, ты, что питаешь весь мир. Аминь».17

Они перекрестились и сели. Пирог был великолепным. Она налила вина в кубок и прикоснулась к нему губами, прежде чем подать кубок ему:

— Ваше здоровье, мсье!

Он ответил как положено:

— С удовольствием принимаю из ваших рук, мадемуазель. — И постарался прикоснуться губами к тому же месту.

Ей нравилось, что он время от времени бросал кусочек Кукареку, который весьма одобрительно отнесся к этому чужому человеку и в конце концов запрыгнул к нему на скамейку.

Через некоторое время скованность прошла, хотя восхищение Пьера все возрастало. Он ухитрялся уплетать за обе щеки и одновременно внимать самому живому, самому очаровательному голосу, какой когда-либо слышал, — и самому интересному рассказу.

А Рене говорила об очень значительных вещах: о призраках, часто посещающих Лальер — в такие моменты шерсть на загривке у собак встает дыбом, — о повелителях волков, которые могут вести через лес волчью стаю, словно свору домашних собак («Господин мой батюшка видел это собственными глазами!»), о Добрых Дамах, феях, которые появляются почти везде, но их королева, Ла Файоль, держит свой двор неподалеку, у Пруда Добрых Дам — лесного озера, о мрачных развалинах «Монашьего двора» — заброшенного монастыря, где собираются колдуны.

Для Рене мир духов был не менее реален, чем большая дорога из Ла-Палиса. Ее приглушенный голос и таинственный взгляд делали этот мир реальным и для Пьера, который, впрочем, никогда не сомневался в его существовании. Только зубоскалы да еретики подвергают сомнению такие вещи. Он серьезно кивал или покачивал головой и крестился, по временам вставляя какую-нибудь мистическую историю. Духи все больше сближали их.

Однако даже эта тема не могла полностью завладеть его мыслями. Он думал лишь о том, что попал в рай, но, увы, ненадолго. Закатное солнце, лучи которого проникали сквозь листья винограда, оплетавшего беседку, спускалось все ниже. Скоро настанут сумерки, и тогда медленно растает во тьме сад с его зеленью и плодовыми деревьями, а с ним и этот час. А завтра он снова будет в пути.

Солнце садилось. Окна верхнего этажа вспыхнули огнем. Конические башни резче проступили на фоне неба. Низко летали ласточки. Он слышал позвякивание колокольчиков на шеях коров, возвращающихся с пастбища.