Андрей Серба - Выиграть время Страница 13

— Воевода Богдан.

— Воевода Богдан? — переспросил Данило. — Мой лучший и вернейший друг? Знаешь ли ты, холоп, что он вырос на моих глазах? Что стал в моей дружине из простого воина первым воеводой, что я рубился рядом с ним в десятках битв и он не единожды спасал мне жизнь? Как смеешь, грязный холоп, возводить хулу на моего лучшего воеводу? Кто позволил тебе чернить моего старого и надежного товарища?

Он шагнул к конюшему, схватил руками за грудки. Рывком приподнял его над землей и прижал к стволу дуба.

— Признавайся, холоп, кто подослал тебя ко мне, кто заплатил за сей подлый навет? Отвечай, не то задушу собственными руками. — И Данило вдавил конюшего в дерево с такой силой, что тот захрипел.

— Правду молвлю, княже, сущую правду, — испуганной скороговоркой забормотал конюший, отчаянно болтая в воздухе ногами и не находя под ними опоры. — Не гневись, выслушай меня до конца. Тогда и решай, правду или ложь принес я.

— Хорошо, холоп, говори. Но ежели врешь — велю запороть плетьми под этим же дубом.

Князь отпустил конюшего, тот поправил сбившийся с головы капюшон плаща, снова прислонился спиной к дубу.

— Значит, не веришь мне, княже? — зло прошипел он. — Ладно, слушай все с самого начала. Помнишь, гостил ты прошлым летом в Москве у боярина Боброка? И ночами в надежном месте говорили с ним о том, что, когда поведет князь Дмитрий Русь на Мамая, надобно натравить на Литву ее врагов, дабы не смог князь Ягайло помочь Орде и тоже напасть на Русь. Было вас при тайном сговоре трое, да только знают о нем сейчас и боярин Адомас, и литовский Ягайло. Скажи, откуда? Кто донес им? Ты сам, московский князь Дмитрий или боярин Боброк? Ответствуй, княже.

Сурово сдвинулись брови князя Данилы, гневом блеснули глаза.

— Никто из нас троих не мог передать этого Ягайле или Адомасу. Однако откуда знают они об этом?

— Оттуда, княже, что говорило вас трое, а слышало четверо. Ибо всегда стоял у ваших дверей на страже воевода Богдан и не пропускал ни единого вашего слова. А когда возвратились вы в Литву, передал он все вызнанное боярину Адомасу, тот — великому князю Ягайле. Теперь веришь мне, княже?

— Нет, — твердо ответил Данило. — Иным путем попало сие известие к литовскому Ягайле. Не верю, что воевода Богдан способен на подобную измену.

— Не веришь? — язвительно хохотнул конюший. — Хорошо, слушай дальше. Давно был тот разговор Богдана с Адомасом, ничто не подтверждало воеводиных слов, и вдруг недавно появился в наших местах боярин Боброк. Разбил в Черном урочище лагерь, привез с собой из Москвы два воза денег, чтобы подкупить и натравить на Литву ее врагов-соседей. Хоронились и в твоей усадьбе Боброковы соглядатаи, были среди них десятский Иванко и сотник Григорий. Иванко с товарищем вскоре вернулись к Боброку и московскому золоту, а Григорий ускакал с твоими воинами и сотником Андреем к ляшскому кордону. Все это тоже знает боярин Адомас. Он даже вознамерился перехватить Боброка и его возы с золотом, только руки оказались коротки. Что молвишь теперь, княже?

— Опять он? — насупившись, спросил Данило. — Снова его рук дело?

— Да, об этом тоже донес Адомасу воевода Богдан.

— Скажи, холоп, — после некоторого молчания произнес Данило, — чего хочешь за свои вести?

— Ничего, княже, мне от тебя не надобно, поскольку не в твоей власти отблагодарить меня.

Он отшатнулся от дуба, сделал шаг вперед, развернулся к Даниле боком. И тот лишь сейчас увидел на спине у конюшего горб. Вот почему он все время жался к дереву, вот отчего постоянно стремился быть к князю лицом — он не хотел показать собственное уродство.

— Никакая твоя милость, княже, не обрадует меня, любая, даже самая щедрая награда не вернет того, чего у меня давно уже нет. Поэтому не надобно мне ничего.

Князь был удивлен.

— Но что заставило тебя, рискуя жизнью, прийти ко мне?

Горбун грустно улыбнулся.

— Что заставило, княже? Не знаю, поймешь ли ты меня. Большинством людей при свершении важных дел движет чувство любви либо желание разбогатеть. Однако иногда ими движет ненависть, которая сильнее всех других начал, потому что она не ведает преград и пощады. Не любовь к тебе, княже, не жажда наживы привели меня в этот лес, а ненависть к боярину Адомасу.

В последних словах горбуна прозвучало столько злобы, что Данило внутренне содрогнулся.

— Но что боярин мог сделать тебе, калеке? Чем смог заслужить такую ненависть?

— Сейчас, княже, узнаешь. После этого суди, что питал бы к нему ты сам, будь на моем месте.

Горбун вновь отступил к дубу, прислонился к нему спиной, скрестил под плащом на груди руки.

— Нас было у молодого боярина трое мальчиков-слуг, одинаковых с ним по возрасту. Однажды ночные псы-волкодавы вырвались из псарни и порвали нашего паныча. Псарей закопали живьем в землю, Адомаса отправили на лечение к знаменитой в наших краях ведьме-знахарке. Когда он вернулся, мы пришли в спальню одевать его. Вначале он, не говоря ни слова, лишь смотрел на нас, потом стал кричать, упал на пол и зашелся в припадке. Сбежались другие слуги, пожаловали сами боярин с боярыней, стали допытываться, в чем дело. Тогда, указывая на нас, молодой Адомас спросил, почему мы лучше его — прямые и здоровые? Той же ночью по велению его матери нас всех троих искалечили, после чего приставили постоянно к молодому Адомасу, запретив допускать к нему на глаза прочих сверстников и даже друзей. Вот почему у меня поврежден позвоночник и искривлены ноги, вот как стал я калекой. Вся моя жизнь оказалась растоптанной по прихоти, капризу юного паныча! Теперь, княже, ответь, есть ли за что любить мне своего боярина?

Данило перекрестился.

— Бог судья вам обоим, тебе и боярину. Возьми от меня.

Он сунул руку за пояс, достал кошелек, протянул конюшему, однако тот отрицательно качнул головой.

— Княже, не твое золото, а ненависть к боярину Адомасу привела меня к тебе. Сейчас прощай, а к утру мне надобно быть на конюшне. Услышу или прознаю еще что-либо о твоем воеводе или о кознях боярина, снова явлюсь к тебе. До встречи.

Горбун поправил на голове капюшон плаща, сделал два шага в сторону и пропал среди кустов, словно растворился в темноте ночи.

Заложив руки за спину и глядя под ноги, великий московский князь Дмитрий не спеша шел по ухоженной тропинке монастырского сада. Рядом с ним, плечом к плечу, неслышно ступал его двоюродный брат Владимир, князь Серпуховским.

— Великий князь, — звучал голос Владимира, — вся русская земля поднялась на святой бой с Ордой, завтра русские войска выступят из Коломны навстречу Мамаю. Только я по твоей воле остаюсь в Москве и не приму участия в великом походе на степь. Скажи, чем прогневал тебя, чем не угодил? Иль нет уже былой веры в меня?