Иван Дроздов - Морской дьявол Страница 13

Перед носом изумленного дипломата хлопнул дверью, да так, что задрожали стекла. И уже был на улице, как вдруг за спиной раздался крик:

— Постойте же! Мы же ничего не решили!

Схватил Барсова за руку, повел в помещение и на ходу каким–то чужим дребезжащим голосом говорил:

— Странный посетитель! Стали кричать, а дела, за которым приехали, так и не изложили. Я же не знаю, чем я должен вам помогать. А?.. Вы же директор завода, сами изобрели такой интересный самолет, а ведете себя… черт знает как и какова же моя роль? Что я должен предпринять — решительно не понимаю.

Говорил он сумбурно, но понемногу приходил в себя, и про самолет сказал, а откуда знал, что Барсов и есть его изобретатель — это было непонятно директору, но, впрочем, он догадывался, что ребята из органов знали о намерении Барсова посетить восточную страну и заблаговременно сообщили послу нужную информацию.

На этот раз посол провел Барсова в свой кабинет — небольшой и обставленный с восточной роскошью. Предложил ему сесть на диван, обтянутый тончайшей кожей, сам прошел в другую комнату и скоро вернулся с вином, фруктами и шоколадом. Руки его еще дрожали от только что пережитого волнения, кирпичные глаза посветлели, будто прихотливый художник мазанул их охрой, — было видно, что посол изо всех сил пытается прийти в чувство и повести беседу уже в ином ключе. Вот только, что его заставило переменить гнев на милость, Барсов понять не мог.

В образе посла было что–то чужое, недоброе и даже враждебное. Обыкновенно такие люди тщательно скрывали свою национальность, прятались за чужими фамилиями. И было у них много общего в характере и поведении. Они жмут и давят, и дерзко нападают на слабого, плохо защищенного, но стоит им показать зубы, самому броситься в атаку — тут они сникают, и поджимают хвост, и становятся на задние лапки. Коварство — сестра трусости, а уж если человек труслив — жди от него всяких гадостей: он тебя и обманет, и предаст, и выставит в ложном свете.

От кого–то слышал историю одного известного композитора. Приехал он в Москву из Астрахани и подал свое произведение на конкурс. И вот его приглашает жюри: одиннадцать человек. И начинают объяснять, почему они не могут одобрить его произведение, и предлагают ему прекратить участие в конкурсе. Он внимательно выслушал мнение отцов музыки, а затем повел и свою речь. Сказал им прямо: его не интересует мнение членов жюри. Он композитор русский и правильно оценить его музыку могут только русские люди, а среди членов жюри нет ни одного русского музыканта. И привел суждения немецкого композитора Вагнера о том, почему евреи не могут понимать музыку других народов.

Ошалевший председатель жюри выдохнул:

— А мы кто? Разве не русские?

— Вы все евреи.

И тогда кто–то из членов жюри закричал:

— Вон! Вон отсюда!..

На что композитор спокойно проговорил:

— А кричать не надо. Я вас не только хорошо вижу, но и слышу.

И вышел. Но его тут же вернули. И председатель жюри заговорил примирительно: дескать, не надо ссориться, мы ваше произведение пересмотрим и, очевидно, оценим по высшей шкале.

Композитор получил первую премию. Члены жюри, очевидно, не хотели шума вокруг их национальности.

Барсов, как и многие русские люди, — главным образом, из думающих, из интеллигентов, — давно уж не верил фамилиям, паспортам; он смотрел на лицо и со временем выработал в себе способность определять не только «половинку», но даже и «четвертинку».

Тут я вижу, как многие, читая эти строки, недовольно морщатся и с языка у них уж готов сорваться вопрос: «Зачем ворошить эту тему? Не свойственно нам, русским, так глубоко заходить в поисках родословной. Тут не только национализмом, но и расизмом попахивает».

Да, отдает и национализмом, и я с вами не спорю. Но я изображаю человека, и задача всякого художника, а писателя особенно — как можно глубже докопаться до сути человеческой природы и как можно вернее обрисовать портрет своего современника. Что же поделать, если еврей в наше время стал объектом пристального внимания социологов, художников и писателей. И разве мы в этом виноваты? Еврея показывали писатели всех времен и народов. Почитайте внимательно Бальзака, Диккенса, Драйзера… А из наших: Державина, Пушкина, Гоголя, Достоевского, Тургенева, Щедрина, Лескова… Да что там позапрошлый век ворошить! Возьмите и век двадцатый, только что проплывший за окном. На что уж евреи в 1917‑м году в России всю власть захватили, и цензура в их руках оказалась, а вашему слуге покорному даже еврейские фамилии из рукописей вымарывали: нет у нас еврея — и все тут! А уж если есть, только хороший, и очень хороший, и уж такой хороший, что почти как Эйнштейн или Аркадий Райкин. Вон какой золотой век для евреев на земле российской наступил. А и то лучшие из писателей наших — Блок, Есенин, Маяковский — чуть ли не в полный голос о них говорили. Как–то молодая дама заявила Маяковскому: «Ваши стихи критикуют все московские газеты». — «Я знаю об этом», — спокойно ответил поэт, и продолжал:

Читающим с любовью газеты

московские,

Скажу, как на исповеди:

Человеку не к лицу инстинкты

жидовские,

Даже при смерти.

В наше время, когда недавно наш ученый, академик, получивший Нобелевскую премию, на вопрос журналиста «Кто герой нашего времени?», не задумываясь, сказал: «Сытый, наглый и толстый еврей». Ну, и хорош был бы литератор, вознамерившийся написать роман о нашем времени, а еврея в России не увидел, да еще стал бы убеждать нас, что в частных банках русские да белорусы сидят, а все заместители у них чукчи, калмыки да киргизы.

Для пущей верности скажем: так и делали наши многие знаменитые писатели после Есенина и Маяковского. Поэт Фирсов, наверное, их и имел в виду, когда написал дерзкие строки:

В цене предатели народа,

Что говорить, в большой цене.

А другой поэт, и он же прозаик, Владимир Солоухин, искал «подпиливателей» российского государства. Поживи он подольше, может быть, и персонально бы таких литераторов назвал. Ведь не говорить народу правду — значит обманывать его. А поскольку вся наша жизнь есть борьба и на каждом пятачке земли и в любое время кипят страсти, бушует война, — и выходит отсюда, что всякий обманщик, особливо же писатель, взявший на себя труд вскрывать подоплеку страстей человеческих, и в то же время обманывающий читателя, — вот он–то и есть самый главный «подпиливатель» своего государства.

Вот ведь куда заводят нас рассуждения о природе писательства!

Ну, а если кто и прошипит в мой адрес: «Антисемит!», я напомню слова американского журналиста Дональда Дэя из его книги «Вперед, воины Христовы»: «Антисемитизм — заразная штука, но подхватывают эту болезнь в основном при контакте с самими евреями».