Феликс Гра - Марсельцы Страница 13

Между тем с противоположного берега Роны доносились радостные звуки песни, веселые восклицания, аплодисменты, дробь тамбуринов и топот ног, пляшущих фарандолу.

«Что же там происходит? Надо взглянуть», — сказал я себе. Сказано — сделано. Раз! Два! Ружье на плечо! Шагом марш! И я побежал к зданию кордегардии, к ратуше, на площадь Башенных часов.

Какое оживление, какой шум! Под палящими лучами солнца на площади собралась огромная толпа. У двери ратуши Воклер выстраивает в шеренги национальных гвардейцев, сбежавшихся сюда на шум набата. Они полуодеты, шапки болтаются на головах, но каждый гвардеец держит в руках ружье и саблю. Люди одеваются на ходу, за многими бегут жены, нагруженные забытой впопыхах амуницией…

Никто толком не понимает, что же собственно происходит. Одни говорят:

— Это белые из Карпантра, сторонники папы и короля…

Другие отвечают:

— Нет, это крестьяне из Гадань, которые восстали против своего господина, взяли его в плен и привели сюда с собой…

Я слышал все эти разговоры в толпе и не знал, кому верить.

Воклер встретил меня криком:

— Что же ты мешкаешь, Паскале? Занимай свое место в рядах, да поживее!

— Что случилось? — спросил я его, поспешно становясь в строй.

— Что случилось? А то, что король Франции — изменник.

И, обернувшись лицом к толпе, Воклер поднял саблю и крикнул:

— Слышите, король — изменник!

Затем, обращаясь к национальным гвардейцам, он добавил:

— Батальон марсельских федератов, идущий в Париж, сейчас прибудет в Авиньон. Мы пойдем навстречу этим добрым патриотам. Да здравствуют храбрые федераты! Да здравствует нация!

— Да здравствует нация! — в один голос ответили гвардейцы.

— Да здравствует нация! — подхватила толпа.

Выстроившись в правильные ряды, наш отряд по команде Воклера тронулся с места и зашагал навстречу марсельцам.

Мужчины, женщины, дети, юноши и старики толпой провожали нас. По меньшей мере десятитысячная толпа запрудила улицу. Наш отряд, возглавлявший шествие, вступил в узкие улички Вязальщиков и Колесную. Что тут творилось, трудно передать словами.

В воздухе переплетались звуки песен с криками: «Да здравствуют марсельцы!»

Оборачиваясь назад, я видел тысячи открытых ртов, взволнованных лиц, возбужденно горящих глаз.

Когда весь людской поток вылился, наконец, через Лимберские ворота, мы уже успели выстроиться в две шеренги на городском валу, чтобы с почетом встретить марсельский батальон.

Почти тотчас же послышались крики:

— Они идут! Они идут!

Вскоре на повороте дороги показались два человека в шляпах с красными султанами; это были майор Муассон и капитан Гарнье.

Завидев нас, они выхватили из ножен свои длинные изогнутые сабли, отсалютовали и, обернувшись лицом к следовавшему за ними батальону, крикнули:

— Да здравствует нация!

И в ответ им федераты грянули хором:

Вперед, вперед, сыны отчизны,Для нас день славы наступил!Против нас тиранов стаяС кровавым знаменем идет!

Мы сделали на-караул. Марсельские федераты прошли перед нашим строем, не переставая петь. Мы впервые услышали боевую песню марсельских батальонов, и слова ее потрясли нас до глубины души.

Какое волнующее зрелище представляли эти пятьсот человек! Все, как один, черные, опаленные солнцем; глаза у них сверкали, словно раскаленные уголья, из-под посеревших от дорожной пыли густых бровей. Одни в треуголках с красным плюмажем, другие в красных колпаках с трехцветными кокардами, но на всех зеленые мундиры на красной подкладке и с красными отворотами, такие же, как у меня. И у каждого к дулу ружья прикреплена ветка тополя или ивы для защиты от палящих лучей солнца.

Нельзя было без дрожи и волнения глядеть на эти мужественные лица, на эти широко раскрытые белозубые рты, из которых вырывался пламенный припев «Марсельезы»[19]:

К оружью, граждане! Равняйся, батальон!Марш, марш вперед, чтоб кровью ихБыл след наш напоен!

Два барабанщика бьют сигнал: «В атаку!» Мерная тяжелая поступь тысячи ног вторит барабанной дроби. Батальон проходит мимо потрясенной толпы и исчезает под темным сводом Лимберских ворот.

В арьергарде четыре человека волокут телегу с пушкой. Несмазанные колеса скрипят. Металл лязгает и гудит на ухабах дороги. Люди изнемогают, по их пыльным лицам грязными ручьями стекает пот.

За первой пушкой следует вторая, а дальше еще одна телега. На ней большой котел, горн, кузнечные мехи, щипцы, клещи, огромные молотки и мешки с глиной для отливки форм. Это походная кузница, которая льет ядра для пушек.

В эту телегу также впряжены четыре человека. Перегнувшись надвое, чуть не касаясь руками булыжников мостовой, спотыкаясь на каждом шагу, они с огромным трудом волокут свой тяжелый груз. Но, проходя мимо нас, люди выпрямляются, разом поднимают головы и прерывающимся от усталости хриплым голосом кричат:

— Да здравствует нация!

Салютуя им в ответ саблей, я, Паскале, пятнадцатилетий деревенский парень, не мог удержать слез. И мне не было стыдно, потому что плакали все мои товарищи, плакала вся многотысячная толпа.

Когда телеги с пушками и походной кузницей въехали в Лимберские ворота, мы вскинули ружья на плечо и двинулись вслед за батальоном марсельских федератов.

Впереди колонны два барабанщика по-прежнему били дробь атаки, марсельцы, не переставая, пели свою боевую песню, и мы все вместе подхватывали уже ставший нам знакомым припев:

К оружью, граждане! Равняйся, батальон!Марш, марш вперед, чтоб кровью ихБыл след наш напоен!

Мы миновали Колесную улицу, пересекли Торговую площадь и площадь Башенных часов, прошли мимо стен папского дворца и подходили уже к углу улицы Бонастри, на которой помещался клуб авиньонских патриотов. Но тут колонна вдруг остановилась.

Воклер, я и еще несколько человек поспешили вперед, чтобы узнать, что случилось, и помочь восстановить порядок.

Вот что задержало колонну: один из марсельских федератов нес на пике вместо флага плакат, на котором красными буквами был написан текст «Декларации прав человека и гражданина»[20]. Всех, кто недостаточно быстро снимал шапку или просто косо на него смотрел, марселец заставлял целовать плакат.

На углу улицы св. Екатерины этот патриот заметил старого каноника, возвращавшегося домой из своего прихода. Увидев «Декларацию», каноник отвернулся, лицо его сморщила гримаса, и он с отвращением плюнул в сторону плаката.