Жаклин Монсиньи - Княгиня Ренессанса Страница 13

– Монсеньор, будет лучше, если вы нас оставите… – посоветовал врач.

Фульвио колебался. Потом, взяв доктора за полу плаща, отвел его к окну.

– Речь идет о княгине Фарнелло, моей… жене. Я желаю, чтобы она выздоровела, Калидучо… Вы хорошо меня поняли? Я требую, чтобы для ее спасения было сделано все возможное…

Доктор поклонился:

– Монсеньор желает, а Бог располагает… Молитесь, ваша милость, а я сделаю все, что в моей власти.

– Но что с ней, доктор? – настаивал Фульвио.

– Возможно, перемежающаяся лихорадка, затронувшая мозг, монсеньор.

– Это серьезно? Фульвио побледнел.

– Более чем… А теперь ступайте, ваша светлость, оставьте меня с больной.

Удаляясь, Фульвио услышал, как врач приказал мадемуазель Плюш:

– Мадемуазель, позовите служанок княгини, надо снять с нее сырую одежду, согреть постель с помощью кипрского порошка… Пульс очень слабый, мы дадим ей вдохнуть вот этой фиалковой эссенции, а потом я приготовлю ланцеты, чтобы пустить ей кровь.

Опечаленная мадемуазель Плюш в ответ лишь молча покачала головой. Она не особенно доверяла врачам. Видно, плохи дела у бедной малышки Зефирины. Сможет ли она вынести лечение доктора Калидучо?

Глава VI

КНЯЗЬ ФАРНЕЛЛО

Не пожелав вызвать пажа, чтобы тот осветил ему факелом дорогу, Фульвио отправился длинными коридорами на свою половину и поднялся к себе в покои, которые называл своим «убежищем».

Построенное тремя веками раньше, его предками, флорентийское палаццо князя было сооружением редкостной гармонии и элегантности. Над центральной частью дворца высилась башня, сохранившая свой первоначальный облик, боковые же крылья были пристроены позже.

Просторные залы второго этажа использовались для пышных и многолюдных празднеств, которые в начале века устраивали родители князя. Последняя княгиня Фарнелло была женщиной необыкновенно красивой и светской. Она обожала устраивать приемы и очень гордилась тем, что у нее побывал даже папа, большой покровитель искусств, каковым всегда был Джованни Медичи, принявший на Святом Престоле имя Льва X.

Великолепные комнаты второго этажа, куда поместили Зефирину, были личными покоями князей Фарнелло. После смерти родителей Фульвио распорядился запереть их. Себе же он устроил в центральной башне «убежище» из четырех больших комнат: «гардеробной», с примыкающим к ней туалетом, гостиной, молельни и рабочего кабинета. Кабинет был излюбленным местом пребывания князя. Большую часть времени он находился там, окруженный всевозможным оружием, редкими книгами и своими собаками.

При появлении хозяина обе борзые, Цезарь и Клеопатра, поднялись с ковра и подошли в ожидании ласки. Одна из них от радости заскулила.

– Не шуми, Клео, нам надо вести себя тихо… У нас в доме больная.

Рассеянно потрепав загривок своей любимицы, сделал несколько шагов по освещенной канделябрами комнате. Как человек, ищущий, чем бы заняться, потрогал военные доспехи, постоянно надетые на манекены, проверил, легко ли снимаются шлемы, убедился, что наплечники, кольчуги, наколенники хорошо смазаны. Его личное оружие для поединков и охоты – копья, луки, алебарды, колчаны, стрелы, пики, шесты для стервятников, латные перчатки, аркебузы, сети, тенета, силки, шпаги с клинками из дамасской стали и длинные боевые кинжалы висели на стенах, обитых драпировочной тканью.

Поправив некоторые предметы, князь подошел к окну и прислонился лбом к цветному стеклу. В лунном свете был виден сад с разбитыми в нем цветниками и клумбами. Скульптуры Нептуна и окружающих его морских богов помельче, выполненные рукою Донателло, казалось, исполняют какой-то танец посреди фонтана, струя которого била вверх из позолоченной пасти леопарда. Но Фульвио не замечал привычных для него красот. Мысли его были устремлены к молодой женщине с зелеными глазами, которая презирала его, унижала и в конце концов осмелилась бросить его, могущественного итальянского князя, перед которым же склонялись.

Действительно ли она больна, или это комедия, разыгранная с целью смягчить его?

Фульвио ощутил вкус горечи во рту. Почему он не сказал ей всю правду, когда приезжал в Ломбардию? Почему из гордого упрямства не пожелал быть узнанным, а затем и любимым просто так, за собственные достоинства, этой безмозглой эгоисткой… гордячкой… чересчур для женщины начитанной и образованной? Не лучше ли для нее было бы сидеть за вышивкой, чем философствовать? Не больше ли было бы пользы, если бы она вместо спряжения греческих и латинских глаголов научилась вести домашнее хозяйство?

Издалека, со стороны флорентийского собора, сооруженного два века назад, послышалось одиннадцать колокольных ударов.

Отвернувшись от спящего города, Фульвио подошел к большому венецианскому зеркалу. Несколько мгновений он внимательно всматривался в свое отражение. Бледное лицо с правильными и волевыми чертами было обезображено шрамом, угадывавшимся под узкой черной повязкой, скрывавшей левый глаз.

Неужели он на самом деле так изуродован и выглядит так страшно, что она не смогла узнать его? Где же тогда пресловутая женская интуиция? Как могла она не вспомнить их первую встречу[14]? Конечно, тогда у Фульвио были оба глаза. Это произошло незадолго до битвы у Большого озера. Против кого он тогда сражался? Фульвио даже не знал, кто были враги… Последние десять лет он без конца воевал то с французами, то со швейцарцами, то с немцами, то с австрийцами, то с англичанами и даже с другими итальянскими князьями. Эта самая прекрасная в мире земля, кажется, проклята с тех самых пор, как здесь появились французские короли Карл VIII, Людовик XII, а потом и Франциск I.

«Украла ли она на самом деле изумрудное колье?» Фульвио внезапно засомневался в этом. В сущности, его расстроила не ценность ожерелья, а сама выходка. «Но, может быть, она его потеряла? По крайней мере, хотелось бы надеяться, что не Римини его присвоил».

Охваченный яростью и… ревностью, Фульвио даже не подумал о том, что следовало бы приказать обыскать Гаэтана де Ронсара. Отчего он не убил его своими руками? Какая непростительная слабость!

«Я человек чести и никогда об этом не забываю…» Что, собственно, он хотел этим сказать?

Гаэтан… Как она выкрикивала его имя. Вспомнив об этом, Фульвио побледнел. «Бесконечная ложь, ухищрения, лицемерие, плутовство… Завтра наверняка придет в себя и снова примется оскорблять, возражать, угрожать и окажется здоровее всех». Подумать только, что он едва не размяк. Завтра же она отправится в Ломбардию и будет находиться там под охраной, пока он, Фульвио, не решит, что с ней делать: отослать в монастырь, расторгнуть с ней брак, вернуть во Францию, заточить в тюрьму. Во всяком случае, наказание, которое он выберет для нее, будет ужасным.