Бенджамин Рошфор - Невероятные приключения Фанфана-Тюльпана. Том 1 Страница 14

- Я зайду вечером, - женщина, качая головой, собирала вещи и повязывала на голову платок.

- Спасибо, мадам Бирабин, - сказал мужчина провожая её к дверям.

- Вот не думала, что вас ещё увижу, - уже взявшись за щеколду, сказала акушерка. - Это ж сколько лет, как вы отсюда уехали?

- Двенадцать или тринадцать, - ответил мужчина.

- Это надо же: пятнадцать лет назад я помогала появиться на свет Жанне, а теперь - её сыну! С Анной все в порядке?

- Да. Это она захотела, чтобы Жанна родила здесь. Доверяет только вам... знаете она боялась! Жанна так молода!

- Я как знала, что ещё придете за мной! - ответила мадам Бирабин. рада и её увидеть увидеть бы снова!

- Анна, разумеется, собиралась приехать, только этот маленький негодяй вылез месяцем раньше! - хохотнул мужчина.

Когда акушерка ушла, он вернулся в комнату и поправил огонь в камине. Жанна и ребенок, казалось уснули.

Через десять дней Анна Рансон получила письмо, отправленное из Вокулерса и подписанное неким Вобернье - ибо человеком, жившим вместе с Жанной в Вокулерсе с середины декабря был никто иной как брат Анже, чья фамилия была Вобернье.

"У Вас внук! Довольно крупный. Видимо, недолго ему сосать материнскую грудь - слишком мало молока. А сегодня он окрещен в местной церкви, как и мать его в 1743 году, крестным отцом был я, крестной матерью - Джулия Бирабин, которая передает Вам привет и у которой не осталось уже ни одного зуба. Дали имя Франсуа, ведь в конце концов он из французского рода, и будет французом, что бы ни случилось. Я тут начал заниматься продажей вашего дома; в свое время Вы совершили ошибку, по сентиментальным мотивам не решившись его продать - время и погода нанесли ему изрядный урон. Если Вы напишете дочери пару слов, это ей пойдет на пользу, потому что нужно признать - она довольно несчастна!" Это "довольно несчастна" было слабо сказано: Жанна непрерывно плакала. Все это - видеть окружающую нищету вместо мечты о замках, видеть видеть маленького Франсуа в бедной корзине из ивовых прутьев, когда она представляла изумительные колыбельки кедрового дерева, обитые атласом, быть снова совсем одной в жуткой тишине морозной ночи, вместо великолепного окружения блестящих светских людей - это приводило в отчаяние!

Жанне казалось, что жизнь её кончена, разумеется, та жизнь, на которую она надеялась - потому что случилось непоправимое! И что ужаснее - что Фортуна повернулась к ней спиной или то, что она навсегда утратила Луи? Как Луи страдал! Но и как он ей отплатил!

- О, брат Анже, это была ошибка, - непрестанно повторяла Жанна, не способная забыть о той ужасной ночи. - Я упала на постель... и почти потеряла сознание...

- Успокойся, - уговаривал тот, - я и так все знаю.

Жанна снова начинала свое, в истерике переходя от слез к ярости, вновь и вновь в воспоминаниях возвращаясь к событиям роковой ночи.

Герцог Орлеанский, который вовсе не был при смерти, как о том говорили, возвратился в ту ночь верхом из Баньоля, чтобы после двух недель поста снова насладиться своим ангелом. Пробежав кабинет, полный света, где в камине горело пламя, он шагнул в спальню, на ходу расстегивая панталоны, ... и увидел Жанну, лежащую животом на постели, а на ней - двадцатилетнего брата Геродота, повара, которого монахи отрядили в распоряжение Монсиньора: брат Геродот рьяно делал свое дело, и если бы на балдахине ещё оставались ангелы, то не миновать бы обвала! Жуткий миг - и Монсиньор никогда в жизни не забудет пухлой розовый зад брата Геродота!

Последовала ужасная сцена: схваченный за шкирку брат Геродот был брошен оземь, отхожен тростью, за ноги протащен до дверей и вышвырнут на каменные ступени, словно дохлая крыса.

А потом бедная головка потрясенной Жанны начала летать туда сюда от пощечин. И напрасно она кричала:

- Я же думала, что это вы! Я спала! Я выпила!

- Вы никогда не пьете больше нескольких глотков! Вы пили затем, чтобы заглушить стыд!

- Он взял меня сзади!

- Потому что вы сами улеглись на живот!

- Я вам говорю, что вообще его не видела!

- И притом были нагишом и увешанная всеми моими драгоценностями! Что для вас монахи, что герцог!

- Луи!

- Замолчите! Если б я не презирал вас так, то убил бы!

Среди ночи герцог отвез её домой в том же маленьком сером экипаже, который сам запряг. Открыла ему Анна Рансон. Что за зрелище? Монсиньор, уже не бешеный от ярости, но холодный, словно лед - держал за ухо Жанну, бледную, как смерть.

- Возвращаю её вам, мадам! Я только что обнаружил её в моей собственной постели, только вместо меня её обслуживал некий монах! Знал я, что она набожна, но не до такой же степени! И хотел бы я, чтобы вы слышали, как она истово молилась!

Но худшее было ещё впереди: Монсиньор швырнул наземь мешочек, из которого к ногам Жанны высыпались золотые монеты.

- За оказанные услуги! - герцог хлопнул дверьми. И небольшой серый экипаж, запряженный смирными лошадками, удалился во мраке ночи навсегда!

* * *

Для Жанны настали нелегкие дни. Что только не пришлось ей выслушать! И не от мужчин, которые и голоса не подавали, слишком уж расстроенные таким финалом, - а от своей собственной матери!

- Наставлять рога герцогу! Герцогу! Это неслыханно! Во франции всего-то пять герцогов, тебе достался один из них, причем лучший, и ты ему наставляешь рога?!

Это повторялось тысячекратно, и тысячекратно завершалось так:

- А теперь останешься одна с бастардом! [1]

- Он и так бы был бастардом!

- Ах, оставь, девочка. Есть бастард и бастард! И о твоем, можешь быть уверена, черта с два его отец позаботится.

- Но ведь он его отец!

- Но ведь ты-то не его возлюбленная! Боже, чем я согрешила, что ты так караешь?

Наконец, после месяца адских мучений брат Анже отвез Жанну в Вокулерс. Но не потому, что он сказал мадам Бирабин, а скорее от того, что Анна буквально видеть не могла неблагодарную дочь, что разрушила её радужные ожидания. Но это было к лучшему: такая жизнь была просто непереносима!

* * *

Но и в беде находится что-то хорошее - за эти месяцы, и особенно за дни, проведенные в Вокулерсе, Жанна заново открыла для себя брата Анже. Этот худой верзила с длинным крючковатым носом и холодными глазами, с невеселой улыбкой, скупой на слова, проявил к Жанне больше заботы и ласки, чем когда-нибудь ей довелось испытать. Это он в Париже энергично останавливал поток материнских упреков, это он решил забрать её из змеиного гнезда, а потом изо всех сил помогал забыть свое несчастье тем, что терпеливо и доброжелательно объяснял: жизнь в пятнадцать лет не кончается, красота её, когда оправится от родов, будет ещё ярче, чем прежде, она снова сможет полюбить и быть любимой. Чтоб развеселить её, рассказывал тысячи историй из своей жизни. Люди в Вокулерсе уже привыкли видеть его, закутанного до самых глаз, на прогулке с колясочкой, где ребенок спал, не страшась мороза, потому что был завернут в соболью шубу, которую монсиньор когда-то подарил его матери и которая теперь была единственным её достоянием, - вместе с золотыми, которые герцог швырнул ей под ноги и которых хватило на целый год жизни.