Алексей Воронков - Харбин Страница 14

Подумав так, он поежился. Неужто он боится шефа? Скорее всего, Болохов дрогнул по привычке. Это они Дзержинского боялись, потому как тот и впрямь был железным человеком, а Вячеслав Рудольфович мягче. Впрочем, может, это только так кажется? Говорят же: мягко стелет, да жестко спать. Хотя знающие люди утверждали, что мужик он мировой. А так и должно быть. Ведь в революцию плохие люди не приходят. А за плечами этого бывшего юриста целых две революции, где он играл не последнюю скрипку.

Менжинский встретил Болохова радушно. Поднялся из-за стола и пошел ковровой дорожкой ему навстречу. Поравнявшись, крепко пожал ему руку, и Александр, не отрывавший от него взгляда, невольно отметил про себя, что тот где-то на полголовы ниже его. Это немало удивило его, ведь издали шеф всегда казался ему человеком достаточно высоким. Поздоровавшись, Менжинский сделал шаг назад и оглядел вошедшего. Так он поступал всякий раз, когда встречался с новым человеком, пытаясь понять, с кем имеет дело. Болохов, который впервые попал в поле его зрения, явно пришелся ему по душе. В его глазах не было того собачьего бешеного блеска, которое было характерно для многих страдавших чрезмерным рвением сотрудников их ведомства, в них жила мысль и этакая чуть заметная холодность, которая обычно присуща людям уравновешенным и умным. Вот только внешний вид этого молодого человека его не устроил.

– Что это вы, батенька, такой худой да бледный? Или вам нездоровится? А может, плохо питаетесь? Нет, так дело не пойдет, – решительно заявил он. – Сегодня же пойдете в нашу санчасть и пройдете медицинское обследование… Ну и эта, с позволения сказать, униформа… – Менжинский с явным неудовольствием глядит на его застиранную красноармейскую гимнастерку. – Уж не с военных ли пор она на вас?.. Сегодня же дам распоряжение, чтобы вас переодели. Впрочем, форма вам теперь долго не понадобится… – неожиданно делает он заявление. – Да вы садитесь – в ногах правды нет… – Он указывает на стул рядом со своим могучим дубовым столом, а сам садится в свое старое глубокое кожаное кресло, в котором до этого сидел Дзержинский, а до него, видно, какой-нибудь действительный статский советник, а то и член Синода. – Курите? – спрашивает он Александра. Тот замотал головой. – Вот и хорошо, я тоже не курю… Врачи запрещают, – пояснил он.

Болохов впервые видел так близко своего шефа. Он чем-то был похож на своего предшественника, только поросль на бороде у него была, пожалуй, погуще, чем у того, и лицо не такое худое и рельефное и оттого менее запоминающееся.

– Прежде чем объявить вам, зачем я вас вызвал к себе, мне бы хотелось задать вам несколько вопросов… Я познакомился с вашей биографией, – внимательно посмотрев на Александра, произнес Менжинский. – Очень похвально, что вы еще студентом вступили на революционный путь. Вы же питерский, так? И, кажется, учились в академии художеств? – Это был, скорее всего, риторический вопрос, если брать во внимание то, что, как признался сам Менжинский, он был знаком с биографией своего подчиненного. – Сколько вам тогда было? – А это уже был прямой вопрос.

– Мне было семнадцать, когда я впервые взялся расклеивать по городу революционные прокламации.

Менжинский улыбнулся.

– У нас схожие судьбы, – сказал он. – Я тоже еще студентом стал помогать революционному подполью. Только мы из разных поколений. Когда вы родились, мне уже было двадцать пять… Если я не ошибаюсь, вы появились на свет в канун нового столетия?

Это снова было похоже на риторику.

– Знаете что, голубчик, я очень рад, что у нас, старой гвардии, есть такие преданные делу революции последователи, – одарив Александра отцовской улыбкой, проговорил Менжинский. – Значит, свое дело мы передадим в хорошие руки… Вы ведь надежда наша… Кстати, все это мы делали не для кого-нибудь, а для вас, будущих поколений, – произнес он, сделав акцент на слове «это» и имея в виду конечно же революцию. – Надеюсь, мы не ошиблись в вас. – Он немного помолчал, теребя в руках платок, которым перед тем промокнул свой вспотевший лоб. Говорили, Менжинский очень болен, и пот этот был признаком его ослабевшего не вдруг организма. Сделав небольшую паузу, он снова заговорил. – Как я понимаю, вы сын того самого Петра Болохова, который был одним из руководителей петербургского «Союза борьбы», так?

Александр насторожился. Почему Менжинский его об этом спрашивает? Ведь он в своей автобиографии все изложил как есть – ничего не утаил. Даже то, что его мать родом из дворян, а покойный отец – сын полкового священника. Но неужто председатель захочет поставить это ему в вину? Скорее всего, нет – он-то ведь сам, насколько известно, не пролетарского происхождения… Однако вот интересуется…

– Да… Петр Болохов – это мой отец… – не будучи уверенным в том, что его ответ понравится начальнику, несколько сдержанно произнес Болохов. А все потому, что в стране на глазах происходила трансформация мышления, в результате чего прежние благодеяния часто стали называть преступлениями. Вот ведь обвинили бывших соратников Ленина в измене революции, а почему тот же «Союз борьбы» не может быть предан политической анафеме? Однако Менжинский и не думал останавливаться на социальном происхождении его родителей.

– В своей автобиографии вы пишете о том, что ваш батюшка был участником петербургской промышленной войны 1896 года… – продолжал пытать он Александра. Получив утвердительный кивок, он улыбнулся. – Видно, революции у вас, Болоховых, в крови…

Александр пожал плечами. Мол, видимо, так.

– После подавления той стачки текстильщиков моего отца арестовали и посадили в Петропавловскую крепость, – проговорил он.

– И чем же ваш батюшка сейчас занимается? – поинтересовался председатель.

– Он погиб во время кронштадтского восстания 1905 года… Я об этом написал в своей анкете.

– Вот как?.. – сделал удивленное лицо Межинский. – Видно, я запамятовал… И что, вы решили отомстить за него? – хитро прищурив один глаз, спросил он Александра.

Тот нахмурил брови.

– Нет, революция была моим личным выбором! – жестко произнес он.

– Это хорошо… – удовлетворен его ответом хозяин кабинета. – Получается, ваш отец погиб, а дело его живет, – проговорил он. – Не понимаете?.. А разве вам не известно, что Владимир Ильич сказал относительно стачки, в которой участвовал ваш батюшка? С нее, сказал он, и началось непрерывное рабочее движение… Которое, добавлю к его словам, закончилось, как вы знаете, социалистической революцией.

Болохов даже весь зарделся, услышав такое. То были не просто чьи-то мимолетные слова – это была историческая оценка, данная вождем тем, кто начинал борьбу за освобождение рабочего класса, в том числе и его отцу, участнику тех далеких уже событий. Выходит, не зря он жил на этом свете, коль его дела отмечены высоким знаком внимания.

– А знаете, Александр Петрович, для чего я вас вызвал? – неожиданно спросил председатель. Он попытался вдруг встать и пройтись по кабинету, чтобы чуток размять затекшие от долгого сидения в кресле ноги, но потом передумал. Скорее всего, для этого у него уже не было сил.

Болохов даже весь подобрался в ожидании приговора. Вот сейчас, сейчас Менжинский скажет, что партия в лице руководства аппарата ОГПУ решила послать его на новый участок работы, что она верит в него и надеется, что он и там будет так же с честью служить делу революции. Но как же Александр ошибался, думая, что речь пойдет о новом назначении!

– Вам предстоит отправиться на Дальний Восток, – сказал председатель. – Там становится слишком уж жарко… Как вы знаете, провал интервенции не остановил наших врагов. Те же японские правящие круги до сих пор не отводят своих алчных взглядов от российских земель. Свидетельство тому – «Официальная история войны в Великой Восточной Азии» – многотомный труд, созданный военно-исторической секцией научно-исследовательского института Управления национальной обороны Японии. Там ясно все сказано, что хотят японцы. Ну а курс на подготовку к войне против СССР был определен ими еще в 1923 году на совещании военно-политического руководства страны с участием императора Хирохито. То есть спустя лишь год после эвакуации японских войск с территории российского Приморья. В том же году был составлен план войны против Советского Союза. Здесь важно понять, что самым надежным и наиболее удобным плацдармом для такой войны может быть только Маньчжурия, на которую господа самураи, по нашим данным, тоже положили глаз… – Он умолк, давая Болохову возможность переварить информацию. Пауза длилась недолго, после чего председатель снова заговорил. – Естественно, белая эмиграция тут же поднимет голову, как только японцы развяжут войну. Знаете, сколько бывших белогвардейцев осело после Гражданской на маньчжурской стороне? Десятки… да что там – сотни тысяч человек. Считай, половина всей эмиграции… А это огромная сила. И ее наши зарубежные недруги хотят использовать в своих целях. Впрочем, уже используют. Из числа этих людей иностранные разведки вербуют шпионов и диверсантов, а порой даже формируют целые вооруженные отряды, которые нападают на наши населенные пункты, жгут дома, убивают людей, уводят за границу скот. В этой связи нами… то есть нашим правительством, – уточняет он, – было решено принять срочные контрмеры. Наша главная задача сейчас – это завладеть инициативой. Для этого мы должны перейти от обороны в наступление. Теперь контрразведывательная работа будет осуществляться нами параллельно с созданием на сопредельной территории надежной оперативной позиции. Нам важно поставить под свой контроль процессы, происходящие в различных слоях российской эмиграции, организовать активное выявление их подрывных центров, чтобы в конечном итоге начать их физическое уничтожение… Надеюсь, вы понимаете меня?.. – Менжинский на секунду замолчал, чтобы понаблюдать за реакцией Болохова. Но тот спокойно воспринял его слова. «Молодец, – мысленно похвалил его председатель. – Видимо, уже научился владеть собой, а это очень важно для человека его профессии». – Кстати, вы были когда-нибудь в Харбине?