Принцесса викингов - Вилар Симона Страница 14

– Не уходи, Эмма! – Взгляд его был умоляющим. – Не покидай меня!

– Успокойся, успокойся. Я теперь все время буду рядом.

Эмме было жаль юношу до слез. Только теперь она поняла, как дорог он ей. Он любил ее, а главное – был ее единственным другом, верным и совсем нетребовательным.

И она осталась на его ложе и в эту ночь, и во все последующие, когда Атли и в самом деле стал поправляться. Он был так слаб, что приникал к ней, как ребенок, обнимал и затихал, и лишь его негромкое хриплое дыхание слышалось под низким сводом, сливаясь с потрескиванием можжевельника в пылающем очаге. Эмма укладывала в изножье постели нагретые и обернутые полотном камни. Атли била дрожь, и девушка согревала его теплом своего крепкого здорового тела. Ночи они проводили как двое детей, нуждающихся друг в друге, как брат и сестра, но отнюдь не как возлюбленные…

Однажды утром Эмма проснулась от странного и довольно неприятного чувства, что за ними кто-то наблюдает. Оторвав голову от плеча Атли, она повернулась и застыла, широко раскрыв глаза.

В белесом свете раннего утра в изножье их кровати стоял Ролло. Он возвышался над ними как утес, с застывшим лицом и плотно сжатыми жесткими губами. То, что Эмма прочла в его взгляде, было непередаваемо.

Девушка в растерянности попыталась натянуть на себя медвежью шкуру. Комната за ночь остыла, очаг погас, от стен тянуло каменной сыростью. Почти машинально Эмма отметила, что Ролло все еще в дорожном плаще. Неужели по прибытии он тотчас поднялся сюда?.. Зачем он вообще появился здесь?..

– Ролло…

Викинг вышел так стремительно, что она не успела задать вопрос.

Спрыгнув с ложа и стуча зубами от холода, она стала торопливо одеваться. Но когда она, даже не затянув шнуровку сапожек, выбежала в галерею, то успела только увидеть, как мелькнул силуэт в светлом плаще, и расслышать удаляющийся стук копыт.

– Не могу взять в толк, зачем приезжал Ролло? – заметил позднее Торлауг. – Он прибыл еще затемно, прошел наверх, а затем сразу вернулся, кликнул своих людей и умчался. Даже лошадям не дал остыть. Не связано ли это с тем, что он получил мое известие о болезни Атли? Однако при такой распутице вряд ли гонцы уже успели добраться до Руана…

– Он убедился, что Атли пошел на поправку, – ответила Эмма, и в голосе ее звучало странное торжество. В сердце вновь ожила надежда…

Да, это было давно. До его похода на Бретань. Давно… Теперь остались лишь воспоминания…

Эмма тяжело вздохнула, откинув роскошное покрывало из барсучьих шкур. Внезапно она ощутила блошиный укус, и мысли ее сразу вернулись в привычное русло. Необходимо завтра же велеть пропарить все меховые покрывала и проследить за тем, чтобы в тростник на полу добавили полыни. Следует также сменить сбившееся сено на постели и пройтись по щелям кипятком. Кузнецу Одо пора заказать новые решетки на окна в нижний зал… Такие, как он выковал для аббатства в Уэне. Ох, сколько у нее завтра дел – не перечесть. И завтра, возможно, приедет Ролло… Она улыбнулась, засыпая.

Но Ролло не появился.

Погрузившись в дела, Эмма долго не решалась спросить о нем, однако время от времени поглядывала на широкие ворота аббатства, ожидая увидеть рослую фигуру всадника, услышать дерзкий мальчишеский смех.

Во время трапезы она все-таки обратилась к Атли, но тот разочаровал ее.

– Ролло никогда так скоро не покидает супругу, – ответил юноша.

Эмма украдкой оглядела его. Атли был одет, как франк: широкая светло-коричневая туника до колен с вышитым выше локтей и по краю алым и белым узором, стянутая в талии чеканным бронзовым поясом с серебряной пряжкой. Широкие льняные штаны перевиты до колен ремнями, прикрепленными к узким башмакам. На голове – кожаная островерхая шапочка с ремешком под подбородком, на тонких запястьях – богатые браслеты. Достаточно рослый, Атли был, однако, узок в плечах, с впалой грудью. На солнце было особенно заметно, что лицо у него старообразное, с яркими пятнами нездорового румянца на скулах. На Эмму он не смотрел, хотя и ощущал на себе ее взгляд. Атли повторил:

– Сегодня он вряд ли расстанется со Снэфрид. Она его жена, ему есть за что испытывать благодарность к ней.

Эмма отвернулась. Атли имеет в виду действия Белой Ведьмы в дни набега данов. Но здесь и другое. В Атли говорит ревность, вспыхнувшая в нем, когда после Рождества они вернулись с побережья в Руан. Эмма тогда была не в силах скрывать, как ей не терпится обратно. Пребывание в Фекане, череда однообразных пустых дней стали для нее почти невыносимыми. Она одиноко бродила среди руин старого поселения, часами ожидала в гавани прибытия кораблей викингов. Но море без конца штормило, порт был почти пуст, как и город. Во всем чувствовались упадок и оскудение. Люди выглядели изможденными. Нищие, похожие на скелеты, толпились у ворот гарнизона викингов, жадно вдыхая запах соленой трески, которую норманнские женщины варили в котлах под открытым небом. Варвары иногда делились с ними остатками пищи, но при этом заставляли хулить Бога и возносить хвалу Одину. Из-за миски варева люди в отрепьях дрались насмерть.

Эмма возвращалась в монастырь. Старая аббатиса, горбясь у очага и суча желтыми пальцами грубую нить, рассказывала:

– Когда проклятые распяли Христа, святой Никодим собрал капли Божественной крови в полый посох, изготовленный из фигового дерева, и пустил его по воде. И угодно было небесам, чтобы воды принесли этот посох к меловым скалам близ Фекана. Тогда же франки и основали здесь монастырь. А место это было названо Фицекампус – от слова «смоковница». Это язычники зовут его Фекан. Некогда Фицекампус был богатым городом, а монастырь процветал. Паломники приходили сюда издалека, чтобы поклониться священной крови. Увы! Лукавый обольстил франков, сманил на стезю блуда, и кара не заставила себя долго ждать – норманны черным смерчем ворвались на земли Каролингов, сея ужас и насилие. Я была почти дитя, когда язычники разорили Фицекампус и осадили нашу обитель. Матушка настоятельница и сестры решили обезобразить себя, дабы насильники не прельстились ими. Это привело норманнов в неистовство, и они безжалостно истребили невест Христовых. Лишь те, кто не коснулись себя, удостоились милости: язычники позволили им взять мощи основателя обители святого Ваннинга и уйти в земли, где еще почитают Христа. Я же и оставшиеся сестры… Да что говорить – ты сама видишь, какое жалкое существование мы влачим…

Эмма слушала, завороженно глядя на крохотный язычок лампады. Норманны разрушили аббатство Святого Гилария-в-лесу близ Сомюра, где она жила, убили тех, кого она любила. Она поклялась отомстить. Но как это вышло, что она свыклась с воспоминаниями об учиненном над нею насилием и научилась улыбаться врагам? А худший из них, Ролло, разбудил в ее душе неведомые ранее чувства.

О, как она обрадовалась, когда он прислал за ней и Атли корабль! И пока их драккар шел вверх по Сене, Эмма считала часы, вглядываясь вдаль. В Фекан прибыл за ними Болли, и она не сразу узнала в этом приветливом воине того озверевшего викинга, который насиловал в обители Гилария ее подругу Сезинанду. К своему удивлению, Эмма выяснила, что Болли женился на Сезинанде, принял крещение и христианское имя Бернард, ибо Сезинанда настояла на том, чтобы они обвенчались в церкви.

– У нас скоро будет дитя, – весело сообщил он Эмме, – и Сезинанда уверяет, что Христос милостив к нам, а значит, непременно родится сын…

Не отрывая взгляда от берегов, Эмма спросила:

– Чем же нехороша дочь? Всякое дитя – милость Господа.

Они плыли в Руан на большом корабле. На утесах вдоль берега торчали длинные колья, на которых скалились черепа с остатками бород и волос, – так Ролло сообщал воинственным соплеменникам, что ждет их, ежели они посмеют вторгнуться в его владения. Болли с усмешкой покосился на них, потом, помедлив, ответил:

– Дочь… Дочери у меня уже есть от прежних наложниц. Но с Сезинандой я обвенчался по всем законам христианского обряда. И супруга моя клянется, что теперь у меня должен родиться только сын. Сезинанда… Хоть она и не ведет свой род, как наши женщины, от небожителей Асгарда, она хорошая жена, настоящая подруга викинга.