Алексей Шкваров - Слуги Государевы Страница 14

— Потому что молча. — пояснил ротмистр. — Ни единого слова не произносит за время еды.

— А потом?

— Потом сидит с нами. Любит послушать о чем говорим. Веселый, такой…

— И все? — Жена была неумолима. Стольхаммар снова задумался. Хлопнул себя по лбу:

— Вспомнил! Он очень набожный, наш Карл XII. Первым делом он приказал, чтоб при каждом полку должны совершаться ежедневные службы, по пятницам проповедь, а в выходной и праздники — две. Вот!

— Ну это слава Богу! Благочестивость короля радует. А ты знаешь, Ион, что написал мне отец из Стокгольма? — Ион не очень любил, когда София вспоминала о своем отце. Тот дослужился до полковника и жена порой корила мужа тем, что его плохо двигают по службе. А в этом виноват он сам! Так заявляла ему София: «Сорок лет, а все ротмистр. Вот мой отец, в твои годы…и так далее». Поэтому упоминание об отце заставило наморщиться Стольхаммара. Это не укрылось от жены:

— Да-да, отец написал!

— Ну и что он написал? — выдавил из себя Ион.

— А то, как развлекается наш юный король в Стокгольме!

— Ну и как? — все также неохотно спросил ротмистр.

— С герцогом Голштинским, приятелем своим, ходят и окна бьют камнями! А еще, люди отцу рассказывали, как кто-то видел, что наш юнец и голштинец этот развлекались тем, что рубили головы собакам и кошкам и в окно выбрасывали. Прямо на прохожих! Вот. — закончила торжествующе.

— А-а-а, — протянул разочарованно Ион.

— Тебе, что мало? — не поняла реакции мужа София.

— Я-то думал амурные развлечения его интересуют. А это…детство. Ну так он же мальчишка. Я ж говорил.

— Ты, что Ион! Какие амуры! Король судит за прелюбодеяние, как за измену Отечеству. Только смертные приговоры выносит. И тут я с ним согласна!

— Странно, — удивился ротмистр.

— Чего странного?

— Да, когда сидит с нами, ну…молодые офицеры, неженатые — пояснил для Софии, — рассказывают всякие истории…

— Какие истории? — насторожилась София.

— Ну… о своих романах с дамами, — ротмистр уже не знал, как и выкрутиться.

— Развратники!

— Ну, вот король очень интересуется всегда этим. Просит рассказать ему. В подробностях. — постарался поскорее закончить рассказ.

— Не верю! — жена была категорична, — наш король благочестив.

— Да, да, да. — ротмистр постарался перевести разговор. — Только я думаю, София, что вскорости война будет!

— С чего ты взял, Ион?

— А зачем так нас гоняют? А?

— Ну и хорошо! Станешь подполковником, а там, глядишь, и до моего отца дослужишься — захохотала жена.

— Э-эх, — ротмистр махнул с досады рукой, — давай что ли обедать будем.

Глава 5 А завтра была война…

Хороша и покойна жизнь деревенская, коли барин хороший. Ни тебе бунтов стрелецких, ни медных, ни соляных. Ну выпорют разок-другой на конюшне, главное, за дело, а не попусту. И не обидно. Без кнута-то на Руси святой невозможно. Только дай волю полную, и кой кто из крестьянства в разор пойдет. Работящему и кнут не нужен, а ленивому — лекарство первое. Затерялась деревушка Семеновка среди лугов душистых, с клеверами сочными, и дубрав кудрявых, грибами и ягодами полных. В стороне от дороги столбовой, что бежит, петляя от Карачева к Севску. Редко, кто и завернет сюда. Чем гостей непрошенных меньше, тем и жизнь спокойнее. От смут разных, да расколов всяких. Оно, конечно, и сюда, в глушь благодатную, докатывалось. Но особо не тревожило.

Жили крестьяне мирно. Помещика не было над ними, зато барыня имелась вдовая — Устинья Захаровна. Муж ее Дмитрий Михайлович, сотником стрелецким был при брянском воеводе Головине, да ранили его стрелой манчьжурской, когда в Китай их послали, границы утверждать. Из Сибири вез его израненного слуга верный Афанасий Хлопов, думал до дому доберутся, и поправится барин. Но Господь рассудил прибрать его раньше. Чуток не дотянул. Прямо на погост и свезли. Остался сынок-младенец Андрейка сиротой и Устинья Захаровна вдовая. Погоревала барыня, да жить-то дальше надо. Афанасий за приказчика остался, и за сынком приглядеть. Безотцовщине мужская рука потребна.

Барыня была хоть и строгая, но справедливая. Мужа покойного все вспоминала, пример с него беря. Редко кого сечь приказывала, внушения бывало достаточно. Оттого крестьяне все в достатке пребывали, и хозяева не бедствовали. Афанасий помощником был надежным. И за хозяйством присмотреть и за барчуком юным. Сам-то бобылем проживал, Господь жениться не сподобил, потому и детишек не имел. Как к родному, к Андрейке относился.

Церковка своя в деревне имелась. Покровская. Отец Сергий там служил. Строгих взглядов был, хоть и не староверческих. Больше на монаха-схимника похожий. Высокий и худой, с бородой статною, седой и окладистой, да руки явно не мужицкие, хоть и огрубелые от трудов праведных физических.

Был он сослан в глушь брянскую за грехи какие-то, а может и, наоборот, за правду-матушку. Не прост, ох не прост, был отец Сергий, зело грамотен, языки знал многие, книги старинные вывез с собой из Москвы. Поговаривали, что был он близок некогда к патриарху Никону. А как тот в опалу к царю Алексею Михайловичу попал, так и Сергия выслали прочь. Он и Андрея крестил когда-то, и батюшку его отпевал. Зашел как-то вечером, да и предложил с мальчонкой заняться.

— Пора, — сказал, — отрока грамоте обучать.

Суров внешне был батюшка, но справедлив и добр душой. Нравилось Андрюше с ним. Тепло душевное чувствовал, да и пахло в келье у отца Сергия по-доброму: ладаном, воском и хлебом. Почему-то на всю жизнь запомнил больше всего Андрей этот запах. Учил священник пониманием, а не зубрежкой. Старался объяснять юному совсем отроку то, что не мог постичь он сразу младым умом. В образах представлял и алфавит славянский:

— Вот глянь-ка, буква «Аз». На что похожа? Аль на кого? — и пояснял. — То человек есть, на колени вставший в благоговении молитвенном, и землю щупающий — тверда ль. «Буки» — тож человек на коленях, в молитве пребывающий, только не землю, а небо познающий. «Веди» — опять человека видим, нешедшего в коленопреклоненном состоянии самого себя. В пуп он себе уперся, ибо есть это сосредоточение Души и Тела, Неба и Земли. В букве «ижице» он по небу путешествует. Это небесная буква, а в «фите» круг земной-небесный завершается. Человек, как и в начале алфавита, нашел себя меж небом и землей. О том черточка в серединке буквы говорит. Древний алфавит наш. От греков ученых пришел к нам. От Византии. Оттого так с церковью нашей, с верой православной и связан неразрывно. Вот видишь — «ять» буква, что представляешь себе, отрок?

Сообразил быстро: