Ирина Измайлова - Троя. Герои Троянской войны Страница 14

— Вот теперь нет, — произнесла Андромаха тем же, беспечно — безмятежным голосом, которым говорила все утро и который почему-то ужасно пугал Эфру. — Или я становлюсь женой Неоптолема и царицей Эпира, или он женится на Гермионе, и тогда и меня, и Астианакса убьют. Правда, Неоптолем сказал, что в этом случае попытается нас куда-то там увезти, спрятать, но мы оба с ним понимаем, что или нас, в конце концов, найдут, или надо уезжать очень-очень далеко, а куда можно поехать?.. Да, выхода нет, а потому я через час… — она глянула в окно, на солнечные часы, которые соорудили по приказу Неоптолема, а точнее, по ее просьбе, на площадке позади дворца, под окнами ее комнаты, — а потому я уже меньше, чем через час войду в храм Артемиды, и там жрец соединит нас с царем.

— Ты говоришь об этом так, госпожа, будто это о ком-то другом… — задумчиво сказала старая рабыня, навивая на палец очередную бронзовую спираль и ловко прикалывая ее к стянутому на темени молодой женщины узлу волос. — Ты все время словно смеешься над тем, что происходит. Раньше ты никогда такой не была!

— А Гектор говорил, что я каждый день какая-то другая, новая! — воскликнула Андромаха и засмеялась.

— О, боги! «Гектор, Гектор!» Ты за все эти четыре года столько раз не произносила имя Гектора, сколько за одно сегодняшнее утро! Ты же выходишь замуж, госпожа! Замуж за человека, который любит тебя так, что готов ради тебя сражаться со всей Ойкуменой! И Гектора ведь уже нет… Но ты ведешь себя так, словно это он, а не царь Неоптолем будет ждать тебя возле алтаря храма!

Андромаха чуть заметно вздрогнула.

— Ха! Как знать! Так или иначе, сегодня Неоптолем назовет Астианакса своим приемным сыном и наследником, и это все, чего мне нужно. Ой, Эфра, втыкай шпильки аккуратнее — ты проколешь мне череп!

— Прости, госпожа, — рабыня поправила вновь сооруженную прическу и осторожно воздела на нее тонкий, сплетенный из трех золотых полосок и украшенный крошечными изумрудами венец. — Прости… мне так неспокойно! Как странно ты все это говоришь. Ведь ты что-то задумала! Ох, задумала — я ведь вижу!

— Да, Эфра, ты права, — молодая женщина вновь рассмеялась. — Я задумала стать царицей Эпира, оставив в дураках Менелая вместе с его надменной дочерью! Я задумала поступить так, как лучше для меня… И всем будет хорошо: вот увидишь!

Эфра покачала головой. Ее ловкие пальцы сновали по завиткам и локонам Андромахи, то кое-где слегка взбивая ту или иную прядь, то как бы нечаянно выпуская на лоб или на шею какой-нибудь завиток, чтобы придать прическе еще большую легкость и нарядность. Наконец, рабыня глянула в зеркало и осторожно опустила на голову своей госпожи невесомое, как туман, покрывало троянской работы — дымчато-жемчужное, совершенно прозрачное, надушенное таким же невесомым благовонием.

— Ну вот, так будет хорошо… Как же ты красива, госпожа моя! А что до того, что всем будет хорошо… — тут Эфра глубоко вздохнула, — так вот, я вижу, что тебе не хорошо. Ты четыре года мучилась, не могла решиться…

— Потому что я любила, люблю и буду любить одного Гектора, — спокойно сказала Андромаха. — И ты это знаешь.

— Знаю. Но знаю и то, что если бы Неоптолем был тебе вовсе безразличен, ты бы куда легче ему сдалась. Наплевала бы на все и жила с мыслью, что раз уж так случилось, то ничего не поправишь. Любила бы себе Гектора и мирилась с тем, что принадлежишь другому, раз уж Гектор умер. Но я вижу — Неоптолем тебе нравится. И ты боишься его полюбить, боишься изменить Гектору по-настоящему, вот потому так и мучаешься! Ну что же… Скажи, что я, дура старая, вру!

Андромаха не рассердилась и не смутилась. Она лишь пожала плечами и несколько раз повернула голову, разглядывая в зеркале сотворенное Эфрой произведение. Потом обернулась к своей рабыне и произнесла ласково:

— Эфра, понимаешь… У каждого человека есть в душе какие-то тайники, которые лучше не открывать. Это мне Гектор говорил, и я сама теперь вижу, что это так и есть. Неоптолем — замечательный мальчик, и странно было бы мне не полюбить его. Только это другое, понимаешь? А моя женская натура хотела бы, чтобы это другое заменило прежнее мое чувство, чтобы прошла боль, чтобы стало легче. Ведь душе-то тяжело жить все время с этой болью… Теперь все изменится, все будет так, как должно быть. И хватит об этом! Ступай-ка и принеси мне вина — я выпью несколько глотков, чтобы появился румянец — не то для такого платья и такой роскошной прически я слишком бледна.

Когда рабыня вышла, молодая женщина встала и огляделась, будто впервые видела свою комнату. Это было одно из самых богатых помещений царского дворца, с самого начала отданное по приказу Неоптолема его прекрасной пленнице. Просторная комната, смежная с другой, немного меньшей, была чисто выбелена и расписана по фризу и по низу нарядным геометрическим узором. В ее стенах с двух сторон располагались ниши, украшенные статуями танцующих нимф, а пол был покрыт ковром, тоже привезенным из Трои, ворсистым и мягким, как шкура ягненка. Спали Андромаха с сыном в соседней комнате, потому здесь стояли только стол, пара кресел, два роскошных, отделанных кожей и тканью сундука, столик с парой ларцов для украшений и для благовоний, да длинная скамья, покрытая шкурой рыси.

Андромаха некоторое время обводила все это глазами, мысленно вновь переживая проведенные здесь годы. Она твердо знала, что произойдет меньше, чем через час, и с изумлением думала, что не боится этого… Только мысль об Астианаксе, в это время беспечно игравшем где-то в саду, тяжело мучила ее, рождая тайные сомнения, но она гнала их — то, что она должна была сделать, она делала именно ради него.

Убедившись, что Эфра ушла, и что дверь за нею закрылась плотно, Андромаха быстрыми шагами прошла во вторую комнату и, подойдя к своей постели, вытащила из-под подушки что-то, завернутое в кусок темной ткани. Она развернула сверток. В нем был кинжал средней длины, тонкий, в прекрасных, отделанных перламутром ножнах. Это была тоже часть троянской добычи Неоптолема, и Андромаха давно приметила его в той комнате, где юный царь хранил свое оружие. Этой ночью она похитила кинжал и очень тщательно укрепила на его ножнах длинный и тонкий ремешок, который отрезала от одной из своих сандалий.

Откинув полу хитона, женщина приподняла правую ногу, поставила ее на скамью и, несколько раз обмотав ремешок вокруг бедра, прочно привязала к нему ножны. Она опустила легкую ткань, оглядела себя, чтобы убедиться, что кинжала не видно, потом несколько раз прошлась по комнате, проверяя, не соскользнет ли ремешок вниз. Но он держался крепко.

— Ты где, госпожа? — послышался из соседней комнаты голос Эфры.