Леонид Влодавец - Рыцарь Шато д’Ор Страница 14

Хотя все гости уже давно сидели за столом, никто из них и не думал приступить к еде «Ждут хозяйку! — догадался Ульрих. — Строга, должно быть, госпожа Клеменция!»

— Ваша матушка, похоже, не торопится, — заметил Ульрих, наклоняясь к уху Альберта.

— Она всегда приходит точно в назначенное время! — ответил Альберт.

Ульрих заметил, что его племянник смотрит куда-то в сторону Майендорфов, причем вид у него был раздосадованный. Проследив за взглядом племянника, Ульрих узрел, что на Альберта обращен в высшей степени пылкий и любвеобильный взгляд некой прелестной девы лет восемнадцати, в багряного цвета бархатном платье и в голубом платке, схваченном на лбу чеканным золотым обручем. Похоже было, что именно взгляд этой девицы раздосадовал юношу.

— Быть может, я слишком любопытен, — осторожно заметил Ульрих, — но кто же эта девица, что смотрит на вас столь откровенно?

— Моя нареченная невеста, — усмехнулся Альберт. — Через десять дней мы должны обвенчаться!

— Мне кажется, вы так ее очаровали, что она уже сейчас готова подарить вам все… — Ульрих лукаво подмигнул племяннику.

— О, за этим дело не станет! — кивнул Альберт.

— Как же зовут вашу избранницу?

— Агнес фон Майендорф, баронесса, моей матушке доводится племянницей, а мне — соответственно кузиной.

— Ого, значит, ваша матушка решила еще больше укрепить связи между Шато-д’Орами и Майендорфами?

— Видимо, так. — Альберт немного поморщился. — Вы, вероятно, помните Фердинанда фон Майендорфа, моего дядюшку по матери? Три года назад он скончался, а вдова его, Армина, удалилась в монастырь, препоручив свою дочь моей матушке, а заодно и отдав ей опеку над имуществом дочери, до ее замужества. Чтобы не отдавать это имущество в чужие руки, моя матушка решила женить меня на Агнес…

— Стало быть, это не ваш собственный выбор?

— Противиться воле моей матушки бесполезно, — улыбнулся Альберт. — Она умеет настоять на своем!

Последняя фраза племянника прозвучала как предупреждение, возможно, даже угроза. Однако Ульрих ограничился тем, что уважительно заметил:

— Что ж, это свойство делает ей честь, и сын должен быть достоин своей матери!

Послышались три размеренных удара в колокол. И тотчас двери распахнулись, и на пороге возник мажордом, громко возгласивший:

— Графиня Клеменция де Шато-д’Ор!

Ульрих впился взглядом в дверной проем. Несколько секунд спустя послышались гулкие, твердые, но не тяжелые шаги, и в зал вступила дама, одетая в черное, с большим монашеским крестом на высокой груди. Клеменция, конечно же, сильно изменилась с тех пор, как Ульрих видел ее в последний раз. Однако Ульриху эти перемены показались незначительными по сравнению с тем, как годы изменили его. Это была по-прежнему крупная, статная женщина, в которой угадывались все та же физическая и духовная сила и не по годам крепкое здоровье. Хотя она уже давно утратила свежесть юности, хотя неумолимые морщинки уже избороздили местами ее лицо, внешность графини производила благоприятное впечатление. Многие из сидевших за столом дам, ровесниц Клеменции, рядом с ней выглядели старыми развалинами. Даже печать грусти и длительных, быть может, тяжких раздумий, которую время наложило на ее лицо, не портила это впечатление, лишь придавала облику Клеменции какую-то загадочную отрешенность. Новая Клеменция показалась Ульриху таинственной и непостижимой. Этому, вероятно, способствовал контраст между моложавым лицом графини и ее старушечьим черным одеянием, напоминавшим монашескую одежду. Клеменция в своем новом облике представляла собой загадочное сочетание телесной красоты и отрешенности от мирского. Ее черные одежды, весь ее облик вселили в Ульриха какой-то непонятный, безотчетный страх; ему тотчас пришли на ум слова Альберта: «Она умеет настоять на своем!» Но то же черное платье не только не скрывало, но и, напротив, подчеркивало стать этой женщины, женщины мирской и по сути своей грешной.

Клеменция вошла не одна. За ней следовал маленький паж, державший шлейф ее платья, а позади пажа ковыляло какое-то странное, отдаленно напоминавшее человека существо.

— Это Вилли, юродивый, — шепотом пояснил Альберт. — Матушка приблизила его к себе из сострадания. Бедняга глух и нем от рождения…

— Милосердие вашей матушки, вне всякого сомнения, зачтется ей Господом Богом, — с преувеличенной почтительностью проговорил Ульрих.

Вилли, весь обросший бородой, со спутанными, всклокоченными волосами, в которых местами торчали не то сено, не то овечья шерсть, в порванной во многих местах и неописуемо грязной и вонючей власянице, представлялся совершенно необязательным гостем за столом, где сидели бароны и кавалеры. Глаза юродивого бегали по сторонам, временами вращались, иногда и вовсе закатывались. Из его отвратительно щербатой и зловонной пасти вместе со слюной вылетали нечленораздельные звуки — то утробно-глухие, словно мычание недоеной коровы, то резкие и пронзительные, как скрип тележного колеса. При всем при том юродивый был гигантского роста и обладал поистине богатырской силой, в чем нетрудно было убедиться, взглянув на опутавшие его вериги, изготовленные из железных цепей. Вериги эти наверняка весили больше, чем самое тяжелое рыцарское вооружение. К веригам было приковано огромное чугунное распятие на длинной тяжелой цепи. Ульрих, прикинув, пришел к заключению, что это распятие вполне можно было использовать в качестве кистеня, то есть в буквальном смысле — сражать врага крестной силой.

Все присутствующие встали, приветствуя хозяйку Шато-д’Ора. Ульриха это слегка покоробило, потому что раньше подобную честь оказывали лишь его отцу. Клеменция неторопливо, с достоинством проследовала на свое место, небрежным кивком головы разрешила гостям сесть и уж после этого произнесла холодно и бесстрастно:

— Я рада приветствовать всех, кто посетил сегодня мой дом. И прежде всего я приветствую вернувшегося из песков Палестины моего любезного брата Ульриха де Шато-д’Ора. Рассказы о его подвигах, совершенных во славу Спасителя нашего при защите Гроба Господня от неверных, достигли наших краев задолго до его прибытия. Надеюсь, он по достоинству оценит прием, который мы ему оказали.

Она подала знак слугам. Вино зажурчало, переливаясь из кувшинов в рога и кубки, застучали ножи, захрустели кости, зачавкали жующие рты. Из-за спин гостей выскочили и закружились в визгливой кутерьме шуты и карлики, задудели в дудки и волынки менестрели — словом, начался один из тех пиров, которых старый бродяга, благородный граф де Шато-д’Ор, не то пятый, не то шестой Ульрих в роду, повидал на своем веку немало, так что уже по горло был сыт таким весельем. Он ел совсем немного — только для того, чтобы утолить голод, а пил и вовсе мало.