Роберт Святополк-Мирский - Дворянин великого князя Страница 14

Ну вот, только этого еще не хватало: похоже, сюда движется целый обоз. Должно быть, все самое важное в этих местах случается ночью. А чему я, собственно, удивляюсь — разве на донской засеке было не так?

Медведев решил, что, поскольку светает и во дворе укрыться будет трудно, да и неизвестно, чего можно ожидать от обоза из трех-четырех тяжелых повозок и по крайней мере шести всадников — это он легко определил по звуку, — следует основательно укрыться и быть готовым ко всему.

Обоз двигался медленно, времени оставалось достаточно, и Василий, не торопясь, забрался на чердак баньки, осторожно разгреб полуистлевшую солому кровли, так, чтобы хорошо видеть двор, а в случае необходимости легко выбраться на крышу.

Странное зрелище представлял собой этот обоз, когда он выплыл наконец из утренней дымки и показался на дороге, ведущей к дому с востока — с той стороны, куда умчался вечером израненный отряд, оставивший Медведеву изувеченного покойника.

Первая из трех тяжело груженных телег представляла собой гору набросанной кое-как домашней утвари, где золотая и серебряная столовая посуда виднелась вперемешку с рулонами дорогих тканей и наспех связанными узлами — то там, то тут торчали носки и голенища новеньких и уже ношенных сапог, полы кафтанов, связки беличьих шкурок и даже женские платья; вторая телега — целый арсенал: бочонки с порохом, сабли, шпаги, мечи, топоры, колчаны с луками и пучки стрел, даже старинные копья и алебарды, и, наконец, замыкала обоз третья телега, на которой стонали раненые: их было пятеро, из них двое лежали неподвижно, окровавленные и наспех перевязанные. Охрану составляли четверо хорошо вооруженных всадников, которые, свесив головы, дремали в седлах. Рядом с первой телегой, изредка лениво погоняя кнутом двух впряженных в нее лошадей, шагал могучий бородатый мужик в роскошной собольей шубе и растоптанных опорках, а за ранеными приглядывал сутуловатый карлик в рваной, засаленной рясе, надетой поверх полушубка — он неимоверно суетился, то спрыгивая с телеги, где лежали раненые, то снова залезая на нее, постоянно при этом что-то бормоча и приговаривая, хотя никто его не слушал, не обращал на него никакого внимания, и его суетливость — полная противоположность сонной вялости остальных — еще больше подчеркивала причудливую нереальность этого фантастического шествия.

Должно быть, карлик в рясе давно ждал этого момента, потому что, завидев издали медведевский дом, радостно закричал визгливым пронзительным голосом, нарушая мирную предрассветную тишину:

— Ну, наконец, слава тебе Господи, этот чертов колодец! Епифаний! Сворачивай-ка немедля — Данилка-то совсем кончается — водицы ему надо!

— Ежели кончается, так на то воля Божья, и водица ему не поможет, — меланхолично произнес мужик в собольей шубе, но телегу все же повернул.

Обоз медленно въехал в медведевский двор сквозь пролом в частоколе и остановился у колодца.

— Злой ты стал, Епифаний, — неодобрительно сказал карлик и, подбежав к первой телеге, стал рыться в вещах.

— Я не злой. Я — рассудительный, — уточнил Епифаний и присел отдохнуть.

Всадники охраны проснулись.

— Ну, чего опять стали? — хриплым голосом спросил один.

— Воды надо, — деловито ответил карлик в рясе и с огромным серебряным ковшом, выуженным из груды вещей, ринулся к колодцу.

Взявшись за ведро, он вдруг застыл неподвижно, потом резко присел за срубом, озираясь по сторонам.

— Ты чего это? — удивленно спросил охранник.

— Т-с-с! Тихо! — свистящим шепотом возбужденно заговорил карлик. — Здесь кто-то был. Совсем недавно. Видишь — лужа у колодца, да ведро не успело просохнуть!

— Ну и труслив ты, однако, Илейка, — насмешливо сказал охранник, — мало ли всякого сброду по ночам тут шастает!

— Так-то оно так, — настороженно оглядываясь, отвечал Илейка, — да только засадит тебе кто-нибудь стрелу в задницу, вон, к примеру, с чердака той баньки, — вот тогда и посмеешься, а я тя, дурака, лечить не буду, Богом клянусь!

— Тьфу на тебя, малявка! — возмутился охранник. — Да ты видал хоть одного человека в округе, кто бы нас со страху за десять верст не обходил! Эй ты, там, на чердаке! — вдруг заорал он во всю глотку. — А ну-ка стрельни, коли такой смелый, — вот она, моя задница!

И поднявшись на стременах, показал.

Большого труда стоило Медведеву удержаться от соблазна — он даже тетиву натянул и ведь, без всякого сомнения, попал бы куда надо, да только не хотелось себя прежде времени обнаруживать…

Неужто это и есть те самые «люди тяглые, данники и слободичи, что на воле сидят»?.. Вот так подарочек от великого князя!

— Не-е, робяты, так не годится, — шумно вздохнул Епифаний. — Сколько раз говорил — давайте сколотим мосток через ручей у монастыря, а то ведь каждый раз, как назад с обозом едем, всю ночь мучаемся по кружной дороге. Остальные наши, кто на конях, поди, давно уже дома!

— Что ты с нами тут рассуждаешь — хозяину скажи, — отозвался хриплый.

— Да уж не раз сказывал…

— Ну и что?

— А ничего. «Не надо, говорит, скоро будем из этих мест уходить».

— Да ну?! — оживился хриплый. — И куда?

— Не сказал. Но я мыслю — на ту сторону…

— Хорошо бы! Эх, красота — славно там погулять можно!

Хриплый выудил из кучи барахла маленький бочонок, ловким, привычным ударом выбил затычку и, легко вскинув бочонок над головой, долго переливал его содержимое в широко открытый рот. Епифаний с явным неодобрением следил, как пустеет бочонок, потом щелкнул кнутом.

— А я уже сыт по горло этими гулянками! Так куда ж тут денешься…

— Тьфу! — с отвращением сплюнул хриплый и отбросил бочонок далеко в сторону. — Какую, однако, дрянь пьет этот Иуда Бельский!

Ясно, откуда они возвращаются. Интересно, а почему «Иуда»?

— Э, братцы! — изумленно воскликнул карлик. — Данилка-то помер! — И, растерянно оглянувшись, по-детски удивился: — Я воды ему принес, а он — помер…

Все столпились у последней телеги и, сняв шапки, молча перекрестились.

— Но! Поехали! — угрюмо скомандовал рассудительный Епифаний и громко щелкнул кнутом.

Обоз тронулся и, мерно поскрипывая, исчез в предрассветной мгле так же призрачно, как и появился — казалось, он даже не останавливался — по-прежнему дремали, свесив головы, всадники, по-прежнему ритмично скрипели колеса и побрякивало железо, по-прежнему суетился, что-то постоянно бормоча, карлик в рясе, будто не случилось ничего особенного, будто не покинул этот мир минуту назад какой-то безвестный грешник Данилка, о котором, быть может, никто никогда больше и не подумает, кроме разве что вездесущего Господа нашего, который один только помнит и знает всех самых малых и сирых рабов своих…