Мишель Зевако - Коррида Страница 14

Фауста, видя, что он пришел в себя и теперь способен продолжать беседу, тихо сказала низким голосом, в котором сквозило скрытое волнение:

– Простите, ваше высочество, что мне пришлось раскрыть вам жестокую правду. Обстоятельства оказались сильнее моей воли и помимо нее увлекли меня за собой.

По телу Тореро пробежала дрожь. Титул «высочество», прозвучавший из уст Фаусты, на мгновение ошеломил его. Титул этот, казалось, свидетельствовал о том, что он не был жертвою сна – все, что он увидел и услышал, было реальностью – хотя и реальностью ужасной и мучительной. Качая головой, он с горечью повторил:

– Ваше высочество!..

– Этот титул принадлежит вам по праву, – проникновенно сказала Фауста. – Но вы на нем не остановитесь.

И опять Тореро покачнулся, как если бы его ударили.

Что означало это «вы на нем не остановитесь»? Вот и управляющий принцессы смотрел на него со страхом, любопытством и огромным почтением. Чего же от него в конце концов хотят? Он решил узнать это как можно скорее.

Фауста, между тем, сказала: «Благоволите сесть» и с поистине царственным величием указала ему на стул. Тореро повиновался, желая лишь одного: прояснить все, что было для него темным и туманным в этой необычайной истории.

– Итак, сударыня, – сказала он с деланным спокойствием, – вы уверяете, что я – законный сын короля Филиппа?

Фауста поняла, что он пытается изменить тему разговора и что, если она позволит ему это, он сумеет ускользнуть от нее.

Принцесса вперила в него проницательный взгляд и невольно отдала дань восхищения душевной силе этого молодого человека – после таких жестоких потрясений он владел собою столь превосходно, что обратил к ней совершенно спокойное лицо.

«Решительно, – подумала она, – не всякий может сравниться с этим молоденьким тореро. У него поистине королевские запасы гордости. Любой другой на его месте встретил бы сообщенное мною известие с ликованием. Независимо от того, ложь это или правда, любой другой поспешил бы сделать вид, что верит мне безоговорочно. А этот остался невозмутим. Он не дает ослепить себя обещаниями блестящего будущего, он спорит, и да простит мне Господь, но его самое горячее желание – это получить доказательство того, что я ошиблась».

Впервые с начала этой встречи в ее душу стало исподволь закрадываться сомнение, и, снедаемая ужасной тревогой, она задала себе вопрос: «Неужели он до такой степени лишен честолюбия? Неужели мне опять не повезло, и я встретила второго Пардальяна, то есть человека, который разочаровался в жизни и для которого состояние, происхождение и даже корона – всего лишь слова, лишенные смысла?»

Размышляя таким образом, она подняла к небу угрожающий взгляд, словно призывая Бога прийти ей на помощь.

Однако Фауста была бесстрашным бойцом и не принадлежала к числу людей, отступающих из-за всякой малости. Эти мысли пронеслись у нее в голове с быстротою молнии, но, каковы бы ни были ее колебания и тревоги, на ее лице не отразилось ничего, кроме неизменной приветливости, которую ей было угодно являть всем.

На вопрос Тореро, в котором звучало сомнение (хотя молодой человек ни в чем не подозревал ее лично), последовал уверенный ответ:

– Документы, которыми я располагаю и подлинность которых неоспорима, а также надежные свидетели доказывают, что вы – законный сын короля Испании Филиппа. Поверьте, я знаю, что говорю. Очень скоро – буквально через несколько дней – я представлю вам все эти доказательства. И вам-таки придется признать, что я не лукавила, а была правдива и откровенна.

Тореро едва слышно промолвил:

– Избави меня Бог, сударыня, сомневаться в ваших словах или же заподозрить вас в дурных намерениях!

И продолжал с горькой улыбкой:

– Я не получил образования, приличествующего сыну короля… будущему королю… Хоть я и инфант – так вы, по крайней мере, утверждаете, – я был воспитан не на ступеньках трона. Я всегда жил в ганадериях, среди диких быков, которых я выращивал для удовлетворения прихотей принцев, моих братьев. Таково мое ремесло, сударыня, и оно кормит меня – ведь у меня нет ни фамильных драгоценностей, ни ренты, ни пенсиона. Я пасу быков. Так что извините, сударыня, что я осмеливаюсь говорить без обиняков, прямо; очевидно, вы, владетельная принцесса, привыкли слушать иные речи.

Фауста благосклонно кивнула, принимая извинения юноши.

Тогда Тореро, осмелев, поспешил задать следующий вопрос:

– А моя мать, сударыня, как звали мою мать?

Фауста удивленно подняла брови и подчеркнуто строго ответила:

– Вы – законный принц. Вашу мать звали Елизавета Французская, она была законной супругой короля Филиппа и, следовательно, королевой Испании.

Тореро провел рукой по влажному лбу.

– Ну скажите же мне в конце концов, – произнес он дрожащим голосом, – если я – законный сын, то почему же меня бросили? Откуда эта яростная ненависть отца к собственному сыну? Откуда эта ненависть к законной супруге, ненависть, доведшая до убийства?.. Ведь вы же сами сказали мне, что моя мать умерла вследствие жестокого обращения с нею ее мужа.

– Да, я это говорила, и я готова это доказать.

– Стало быть, моя мать была в чем-то повинна?

Он дрожал, задавая этот вопрос, и его глаза умоляли, чтобы ему ответили «нет». Фауста не замедлила успокоить дона Сезара, сказав более чем категорично:

– Ваша мать – я это утверждаю, и у меня найдутся доказательства, – ваша мать, августейшая королева, была святой, сошедшей на грешную землю.

Конечно же, она явно преувеличивала. Елизавета де Валуа, дочь Екатерины Медичи, подготовленная к ремеслу королевы своей грозной матерью, могла быть всем, чем ей хотелось быть, но только не святой.

Однако Фауста разговаривала с ее сыном, – она рассчитывала на его сыновнее благоговение, тем более пылкое и слепое, что он никогда не знал своей матери, – и она полагала, что заставит его поверить любым нелепицам, какие, если понадобится, она с легкостью выдумает.

Фауста стремилась возможно сильнее разжечь сыновние чувства Тореро к матери: чем более величественной, благородной и безупречной предстанет она в глазах сына, тем более неистовой и неодолимой будет его ненависть к ее мучителю-супругу. Эта ненависть должна достичь таких размеров, чтобы Тореро совершенно позабыл: сей деспот – его отец.

Вот почему, желая добиться поставленной цели, Фауста без колебаний, своею собственной властью, причислила мать дона Сезара к лику святых.

А тот явно обрадовался ее словам. Он глубоко, с облегчением вздохнул и спросил:

– Но раз моя мать была безупречна, откуда же это ожесточение, откуда эти долгие издевательства, о которых вы говорили? Неужто король и вправду то чудовище, жаждущее крови, каковым, по уверению многих, он является?