Гюг ле Ру - Норманны в Византии Страница 14

Между прочим, с тех пор, как эта прелестная женщина поселилась в его доме, Никифор не считал себя принужденным отвлекать внимание общества от своих темных дел, как прежде, разными странными выходками. Образцовая добродетель Ирины и без того давала для пересудов общества неистощимую пищу.

Они говорили:

– Верно, Никифор напоил ее приворотным зельем. Другие утверждали, склоняя многозначительно голову:

– Она хитра и ловко скрывает свою игру. А скептики между тем повторяли:

– Подождем – увидим…

Итак, добродетель Ирины служила ширмой низости ее мужа. Все взоры были обращены теперь на нее.

И пока кругом все занимались отыскиванием имени незнакомца, который мог бы еще усилить интерес предположений и сплетен, Никифор спокойно набивал свой карман.

Глава 14

Ожерелье

На третий день после того, как вмешательство любви освободило от цепей воинов норманнской дружины, Ирина вместе с Никифором сидела в столовой своего богатого дворца.

Длинные часы обеда были для Ирины всегда тяжелой пыткой.

Но с тех пор, как она полюбила Дромунда, в ней явились необыкновенная сила и способность все выдержать.

Смущавшаяся прежде, при полной невинности, от одного подозрительного взгляда Никифора, Ирина теперь находила наслаждение совершаемого подвига в том, чтобы, не смущаясь, смотреть мужу в глаза.

Она с трудом сдерживала радость. Щадя ревность мужа, она по-детски сожалела, что не могла сделать его поверенным своего счастья.

В этот день она ждала к себе Евдокию и мечтала узнать от нее все подробности случившегося и услыхать о страстном нетерпении, с которым норманнский воин должен был ждать блаженной минуты, когда ему можно будет броситься к ногам возлюбленной, вырвавшей его у смерти.

Охваченная этим чарующим волнением, Ирина рассеянно слушала проекты и расчеты мужа.

Никифор предполагал, что Хорина думает предложить ему участие в одном очень крупном деле. Оно заключалось в том, что нужно было взять в свои руки поставку муки для армии Фоки в Сицилии. Это предприятие было такое нагло-мошенническое, что даже сам евнух Хорина не решился открыто вести его и рассчитывал на Никифора, как на подставное лицо.

Успех такого замысла разом мог удвоить состояние банкира. Обольщенный такой заманчивой перспективой, Никифор был даже любезен и ласков.

Заметив, что Ирина намеревается уйти, он загородил ей дорогу и сказал:

– Что ты так спешишь меня покинуть сегодня? Ирина рискнула сказать неправду и отвечала:

– Мне нужно сегодня выехать.

– Куда же ты собралась?

– В Каниклионский монастырь.

– Чтоб исповедоваться?

Покраснев от сознания греха, растущего в ее душе, Ирина едва проговорила:

– Я хочу навестить царевну Агату, которая не может утешиться в своем несчастии.

– Вот как! – вскричал он. – Я не считал тебя такой безрассудной. Хорошо же проводишь ты свое свободное время, тратя его на выражения соболезнования царевне! Что нам за дело до отчаяния этой девчонки. Она же предпочитает императорски пурпур грубой власянице! Сладость царской кухни – постному, монастырскому кушанью! Вот – вполне достойный предмет для нежностей! Не очень умно было бы с нашей стороны, из-за сочувствия к такой дурочке, лишить себя милостей самодержца и ласки Теофано. В ком же твой муж найдет себе защиту от зависти общества к успехам его в делах? У монахини Агаты или у царствующей базилиссы? Я хочу, чтобы тебя чаще видели не в Каниклионе, а во дворце, в свите юной императрицы, с обращенным на нее взором, с готовой для нее похвалой на устах. Бесцельно терять время с теми, кто плачет! И я не из числа тех, которые допустят похоронить себя под обломками.

Несмотря на то, что такие слова не были новостью в устах Никифора, Ирина все-таки вслушивалась в них с чувством полного ужаса. И если бы в ее сердце любовь оставила место каким-нибудь угрызениям совести, то она тотчас бы умолкла. Но решимость молодой женщины не нуждалась в поддержке; она сухо ответила:

– Я пойду во дворец, как только меня позовут.

– Я хочу, – возразил Никифор, – чтобы сегодня же тебя видели среди жен патрициев в приемной базилиссы. Чтоб обратить ее внимание на себя, среди всего этого блестящего общества, ты должна надеть ожерелье из сапфиров, которое я тебе подарил и которому могут позавидовать султанши.

Она смутилась и дрогнувшим голосом сказала:

– Такую драгоценность… Надеть днем!..

– Почему же нет?

– Предоставь мне этим распоряжаться; мужчины не понимают ничего в дамских нарядах; ты сделаешь меня смешной, желая видеть слишком богато одетой.

Подозрение вкралось в душу Никифора, и он вскричал:

– Где ожерелье? Я хочу его видеть!

– Это невозможно.

– Ты его потеряла?

– Нет.

– Продала, может быть?

– Я его заложила.

Никифор схватил Ирину за руку так крепко, что она закричала, а его шрам между бровей стал кровавым.

Гнев и грубость мужа ободрили Ирину. Она холодно сказала:

– Я заложила, чтоб одолжить денег Евдокии, которой Хорина отказал в уплате одного долга. Если ты осуждаешь мой поступок, то упрекай самого себя. Твоя скаредность приучила меня скрывать от тебя многое; берегись, чтобы твоя грубость не научила меня остальному…

Он выпустил ее руку и с выкатившимися от ревности глазами пробасил:

– Я взял тебя без приданого… за красоту и за то, что слыла ты умною. Я дал тебе счастливую жизнь, так как ты в точности исполняла брачный договор. Тебе завидовали даже в императорском гинекее. Твоя роскошь заставляла бледнеть от досады жен патрициев. Достаточно одного моего слова, чтобы засадить тебя в келью, еще более тесную и ужасную, чем те, в которых сидят монахини Каниклионского монастыря. Я узнаю от Хорины и о долге, и о закладе. Дай Бог, чтобы ответ удовлетворил меня. Доверие Никифора приобретается медленно, а потерять его можно в одну минуту.

Он вышел из залы. Поставка хлеба требовала его присутствия за городом. Ирина знала, что до завтра она избавлена от его общества.

Она улыбнулась, глядя ему вслед. Уверенность, что Евдокия не выдаст тайны своей подруги, придавала ей спокойствие. К тому же она считала, что недоверие мужа, после стольких лет верности, избавляло ее от всяких к нему обязанностей. Она спешила изгладить из своей памяти образ Никифора и даже старалась забыть его голос, чтоб всецело отдаться мечтам о любви, которые, благодаря появлению Дромунда, готовы были стать действительностью.

Глава 15

Заговор

С того самого вечера, когда дружинники были вырваны из рук палача, Ирина получила от Евдокии лишь одну короткую, уведомляющую о совершившемся записку. Но такой лаконизм не мог удовлетворить жажду влюбленной женщины, которой хотелось знать все дорогие для нее подробности происшедшего. Три дня тревожного ожидания, протекшие без новых известий, только увеличили и усилили зародившуюся в ней любовь.