Генри Хаггард - Мари Страница 14

— Я мог бы зарабатывать деньги, отец, добывая, например, слоновую кость. Ведь ты знаешь, что я хороший стрелок.

— Аллан, я не уверен, что ты когда-либо заработаешь много денег, этого нет в твоей крови, но если и заработаешь, то они у тебя не будут задерживаться. Наш род старинный и я во всяком случае знаю нашу родословную до времен Генриха VIII. Ни один из нас никогда не был удачливым коммерсантом. Давай предположим, однако, что ты сможешь стать исключением из правил, но ведь это же не сделается сразу, не так ли? Богатства не вырастают за одну ночь, подобно грибам?

— Нет, думаю, что нет, отец. Однако, у некоторых случается удача…

— Возможно. Но тем временем ты должен будешь бороться против человека, у которого есть удача, или скорее деньги в кармане.

— Что ты имеешь в виду? — спросил я, усаживаясь на постели.

— Я имею в виду Эрнандо Перейру, Аллан, племянника Марэ, который, говорят, один из самых богатых людей в колонии. Я знаю, что он хочет жениться на Мари.

— Откуда ты знаешь это, отец?

— Потому что Марэ говорил мне об этом сегодня после обеда, возможно, преднамеренно. Эрнандо был поражен ее красотой, когда впервые увидел ее после вашего спасения, так как не встречался с ней с тех пор, как она была еще ребенком… Да ладно, ты сам теперь можешь об этом догадаться… У этих южан такие дела получаются очень быстро…

Я спрятал лицо в подушку, закусив губы, чтобы удержать готовый вырваться из них стон, ибо теперь я осознал безнадежность своего положения. Как мог я соперничать с этим богатым и удачливым человеком, который, естественно, получит предпочтение у отца Мари? Затем во мраке моего отчаяния заблестела звезда надежды. Я не мог соперничать, но, может быть, Мари… Ведь она обладает сильной волей и очень верна. Ее не купишь и я сомневаюсь, можно ли ее запугать…

— Отец, — сказал я, — может быть, я никогда не женюсь на Мари, но я не думаю, чтобы это когда бы то ни было удалось Эрнандо Перейре.

— Почему же, мой мальчик?

— Потому что она любит меня, отец, а она не из тех, кто легко меняет свои чувства. Я уверен, что она скорее умрет, чем выйдет замуж за Перейру.

— И чего бы ей быть женщиной необычного сорта… Однако, может и такое случиться, будущее покажет это тем, кто будет жить. Я могу лишь молиться и верить, что оно явится лучшим для вас обоих. Она — славная девушка и мне очень нравится, хоть она и француженка… А теперь, Аллан, мы достаточно поговорили и тебе лучше заснуть. Ты не должен возбуждаться, знаешь, а то может возникнуть новое воспаление в ране.

«Иди спать. Сам не должен возбуждаться…» — я бормотал эти слова в течение долгого времени, используя их для подогревания моих горьких размышлений… В конце концов оцепенение или слабость пересилили меня и я погрузился в какую-то сеть мрачных сновидений, которые, благодарение небесам, теперь я уже забыл. Однако, когда последовательно происходили некоторые события, мне временами казалось, что они, или нечто подобное им, являлось частью тех моих страшных снов.

Утром после этого разговора меня разрешили вынести на веранду перед домом, где уложили на примитивную кушетку, завернув в грязное шерстяное одеяло. Когда я удовлетворил свое первое наслаждение, увидев солнце и надышавшись свежим воздухом, я начал внимательно изучать все окружавшее меня. Перед домом, или скорее перед тем, что от дома осталось, были укрепления, чтобы не рухнула веранда, вокруг дугой стояли фургоны, расположенные так, как в окруженном повозками лагере, причем снизу, для лучшей надежности охраны, они были завалены землей и колючими сучьями мимозы. В настоящее время эти фургоны, в которых ночью спала охрана из буров и вооруженных туземцев, оставшихся здесь, были расставлены так, чтобы лучше обороняться при возможном нападении.

Однако, в дневное время центральный фургон был немного оттянут в сторону, создавая подобие ворот. Через это отверстие я видел длинную стену, также полукруглую, построенную снаружи фургонов, охватывающую пространство, достаточное для того, чтобы содержать там ночью скот и лошадей, оставшихся у Анри Марэ вместе с животными его друзей. Буры, понятно, не допускали мысли, что их быки могут исчезнуть в горах. В середине этого импровизированного крааля виднелась длинная низкая насыпь, в которой, как я узнал потом, были зарыты павшие в бою во время нападения на дом. Два раба, убитые во время обороны, были похоронены в маленьком саду, созданном Мари, а обезглавленный труп Леблана — в небольшом огражденном месте направо от веранды, где покоились некоторые бывшие владельцы этой фермы и один или два родственника хеера Марэ, включая его жену…

В то время, когда я обращал внимание на все эти детали, в конце веранды показалась Мари, сопровождаемая Эрнаном Перейрой. Увидев меня, она побежала к моей кушетке с распростертыми руками, словно собираясь обнять меня. Затем, казалось, вспомнив о чем-то, она внезапно остановилась возле меня, покраснела до корней волос и сказала смущенным голосом:

— О, хеер Аллан, — она никогда в жизни не обращалась ко мне до этого так. — Как я рада видеть вас вне дома! Как вы себя чувствуете?

— Очень хорошо, благодарю вас, — ответил я, кусая губы, — и поскольку вам это стало известно, вы, очевидно, и пришли проведать меня?…

Уже в следующее мгновение я пожалел об этих словах, ибо заметил, что глаза Мари наполнились слезами, а грудь задрожала от чего-то, подобного рыданию. Однако, прозвучал ответ не Мари, а Перейры, потому что в тот момент я понял, что говорить она была не в состоянии.

— Мой славный мальчик, — сказал он напыщенным, покровительственным тоном по-английски, — а этот язык он, очевидно, знал превосходно, — я полагаю, что у моей кузины было множество различных дел на протяжении последних дней, чтобы еще бегать смотреть на царапину на вашей ноге… Однако, я был рад услышать от вашего достойного отца, что с царапиной уже почти все хорошо и вы вскоре будете способны опять играть в игры, свойственные детям вашего возраста…

Теперь пришел мой черед лишиться способности говорить и наполнить глаза слезами, слезами ярости при одной только мысли, что я еще так слаб… Но за меня ответила Мари.

— Да, кузен Эрнан, — сказала она холодным тоном, — благодарение Богу, хеер Аллан Квотермейн скоро опять сможет играть в игры, такие кровавые игры, как оборона Марэсфонтейна с восемью людьми против всей орды Кваби. Тогда пусть небеса помогут тем, кто станет перед дулом его ружья, — и она бросила многозначительный взгляд на насыпь, покрывавшую убитых кафров, многих из которых, — и это факт, — убил именно я…

— О! Никакой обиды, никакой обиды, Мари, — сказал Перейра своим спокойным, красивым голосом. — Я не хотел посмеяться над вашим юным другом, который несомненно такой же храбрый, как и все англичане и который хорошо дрался, когда ему представилась счастливая возможность защищать вас, моя дорогая кузина. Но между прочим, да будет вам известно, он не единственный, кто может правильно держать ружье, как, видимо, думаете вы, и я буду счастлив доказать ему это в дружеской манере, когда он будет чувствовать себя более сильным.