Эндрю Ходжер - Храм Фортуны II Страница 14

Сабину тоже было довольно неуютно. Он чуть скосил глаза и увидел, как Ливия наклонилась к уху Тиберия и что-то зашептала. Слов он разобрать не мог, но почувствовал, что речь идет о нем. И напрягся, готовый отразить удар. Будь что будет, но ползать на коленях перед этой достойной парочкой он не станет.

Императрица, тем временем, говорила, еле сдерживая рвущееся наружу раздражение:

— Да что же это такое? Что твой сыночек себе позволяет? Он же просто издевается над нами.

— В чем дело? — буркнул Тиберий. — Чем он тебе опять не угодил? Пусть пообщается с молодежью. Мы ведь ему не компания.

После всех тек испытаний, которые Тиберию пришлось пережить по воле матери, толкавшей его к власти, он стал еще более прохладно относиться к ней. Да, цель достигнута, он стал цезарем, но чувство унижения от этого не стало меньше. Ведь Тиберий прекрасно понимал, кому обязан своим возвышением, понимал, что если бы не Ливия, плевать на него хотели бы все те, кто сейчас униженно и раболепно кланяется.

Но вместо благодарности в сердце его были только злоба и горькое чувство обиды. Теперь, когда он стал цезарем, такое положение было просто невыносимым, он тяготился своей зависимостью от матери и больше всего на свете хотел вырваться из-под ее контроля.

«Ладно, — думал он, — ты силой заставила меня принять власть и ответственность лежит на тебе. Ты хотела, чтобы я был настоящим цезарем, повелителем? Хорошо, сделаю тебе одолжение. Сенаторам я уже заткнул глотки, солдатам и народу тоже. А теперь твоя очередь. Уж не думаешь ли ты, что я могу быть цезарем для одних и слугой для других? Нет, кости брошены. Все или ничего».

И с тех пор послушный сын, не имея пока возможности открыто выступить против матери и отстранить ее от государственных дел (ведь еще неизвестно, кого в случае их конфликта поддержали бы Сеян и преторианцы), принял другую тактику. В серьезных вопросах он по-прежнему уступал Ливии, но вот по мелочам неизменно старался возразить, и неважно, о чем в данном случае шла речь. Делая это публично, он как бы всячески подчеркивал свою независимость и самостоятельность. Это очень раздражало императрицу, но ей приходилось терпеть, чтобы не доводить до открытого столкновения, которого она опасалась не меньше, чем сын, хотя и по другим причинам.

— Что тебя беспокоит? — недовольно переспросил он. — Сейчас уже возобновится представление.

— Посмотри, кого этот олух привел сюда, — не разжимая губ, прошипела Ливия.

Тиберий вздохнул и оглянулся. Он невольно вздрогнул, увидев Сабина, но тут же взял себя в руки и даже бдительная императрица не заметила этого. Цезарь спокойно повернул голову и взглянул в глаза матери:

— Ну и что? — спросил он равнодушно.

— Как это что? Ты видишь, кто там сидит, справа, у колонны?

— Да, — все так же спокойно ответил цезарь. — Это трибун Гай Валерий Сабин.

Ливия чуть не задохнулась.

— Да ты что? Ведь это человек, который смертельно оскорбил не только меня, но и тебя. Человек, который принимал деятельное участие в мятеже и верно служил изменникам.

— Изменникам? — с иронией переспросил Тиберий. — Ты так считаешь? Что ж, в любом случае он был прощен. Ведь это ты подала идею объявить амнистию, чтобы стабилизировать обстановку, и теперь трибун Сабин является таким же полноправным гражданином, как и любой другой римлянин.

— Я не собираюсь сидеть рядом с ним, — резко заявила Ливия, кипя от бешенства.

— А что же ты сделаешь? — невинно спросил Тиберий. — Встанешь и уйдешь? И как это будет выглядеть?

— Не я, — отрубила императрица. — Ты сейчас прикажешь этому наглецу покинуть нашу ложу и больше никогда не попадаться нам на глаза. Я требую этого.

— Опомнись, матушка, — мягко сказал сын. — Разве может цезарь унизится до такой мелочной мести? Вспомни, что ты мне говорила о достоинстве правителя...

— Я требую, — повторила Ливия.

Тиберий вздохнул, несколько секунд пристально смотрел ей в глаза, а потом медленно повернул голову.

— Как поживаешь, трибун? — громко спросил он.

Сабин вздрогнул, его сердце учащенно забилось. Голос Тиберия звучал вполне доброжелательно.

— Благодарю, цезарь, — ответил он. — Неплохо.

— Надеюсь, игры тебе понравятся, — продолжал Тиберий. — Отсюда тебе будет лучше видно.

И он снова уткнулся в свою чашу. Ливия скрипнула зубами, резко дернула головой и демонстративно отодвинулась дальше от сына. Ее желтые пальцы впились в резные перила ложи так, что ногти побелели.

В этот момент вдруг взвыли трубы, возвещая о начале второго отделения. Трибуны ответили на это оглушительным ревом и свистом. Друз прервал свой спор с Флакком и махнул рукой распорядителю.

Тот важно вышел на середину арены и поднял руки. Шум стих. Люди ждали, что он скажет.

— Слушай, римский народ! — громко возвестил распорядитель. — Десять лучших гладиаторов Кампании бросили вызов десяти бойцам из Рима. Сейчас вы узнаете, кто из них сильнее.

Эти гордые слова: gladiatores primores Campaniae — десять лучших из Кампании — до предела завели публику. Трибуны отчаянно завопили.

— Какая наглость! — слышались голоса.

— Что эти провинциалы о себе думают?

— Римляне, покажите им!

Под несмолкающий рев из ворот вышли двадцать гладиаторов. Десять из них — кампанцы — были в доспехах самнитов, остальные экипировались как фракийцы. Все знали, что Друз любит фракийцев и всегда ставит на них.

Бойцы разошлись на две стороны и вскинули руки, приветствуя сначала сидевших в цезарской ложе, а потом и всех остальных зрителей. Те ответили восторженным воплем.

— Ну, — Друз повернулся к своим друзьям, — ставлю две тысячи на римлян. Кто смелый?

После секундного колебания Вителлий махнул рукой.

— Ладно, рискну. Хотя, конечно... Колумб сейчас в форме. Он один может с тремя справиться. Предлагаю ставку два к одному.

— Согласен, — кивнул Друз.

Он уже смотрел только на арену, его щеки пылали, ноздри раздувались, как у норовистой лошади. Сын цезаря был фанатиком гладиаторских боев, а уж если выступали фракийцы, вообще больше ничего кругом не замечал. Тиберий в очередной раз неодобрительно поморщился при виде такой невоздержанности, но промолчал.

На трибунах зрители тоже делали свои ставки, из рук в руки переходили навощенные таблички с именами гладиаторов и суммами закладов.

— Сыграем, трибун? — предложил Сабину Помпоний Флакк. — Я готов поставить на самнитов. Гилас из Капуи тоже неплохо знает свое дело и имеет опыт. Предлагаю пятьсот ауреев один к одному.

Сабину не очень-то хотелось рисковать, но — положение обязывает. Ладно, деньги у него пока есть, поместье приносит доходы.