Александр Кривицкий - Тень друга. Ветер на перекрестке Страница 15

— Почему легким назывался? Не имел, стало быть, с собой тяжелой артиллерии, осадных орудий. Считалось, как видно, что Берлин не сильно укреплен. Фридрих, конечно, не гадал, не думал о марше русских к столице. В легком корпусе Чернышева было двадцать тысяч человек. По тем временам большая сила. Авангардом командовал генерал Тотлебен.

«...сам же граф Салтыков взялся прикрывать всю сию экспедицию издали, а графу Фермору поручено было с знатной частью армии иттить вслед за ними». Такой план обнадежил и союзников. И они решили двинуться в сторону Берлина. «Цесарсы (австрийцы. — А. К.) шли во весь поход, против обыкновения своего, без растагов» (то есть, как я подумал, без обычных колебаний, по приведенной у Даля пословице: «Я было и тово, да жена не тово — ну уж, и я растово». Народное «растово» превратилось в городское насмешливое «растаго». По смыслу событий такое объяснение незнакомого термина показалось мне безоговорочно верным. А потом заглянул я снова в того же Даля и прочел: «растаг — дневка», — и, конечно, понял, сколь соблазнительны импровизации в истолковании лингвистической загадки и сколь бывают они опрометчивы. Конечно, правильно «дневка». Но ведь и частые дневки назначались в случаях, когда колеблются, не спешат к сближению с противником. У австрийского командования была в то время именно такая репутация. Так что и ошибка моя на этот раз обернулась проникновением в суть дела).

Одним словом, в десять дней австрийцы «перешли до трехсот верст, но как много зависело от того, кто войдет в сей город прежде, и Тотлебен так поспешил, что, отправившись из Лейтена, что в Шлезии, в шестой день, а именно в полдни 3 октября, с трехтысячным своим отрядом, из гренадер и драгун состоящим, явился перед воротами города Берлина и в тот же час отправил в оный трубача с требованием сдачи».

Командовал гарнизоном генерал Рахов. Внимая депутациям жителей, он хотел капитулировать еще до подхода главных сил союзников, чтобы предотвратить штурм Берлина, разрушения и прочие невзгоды.

Но в городе находился любимец Фридриха раненый генерал Зейдлиц. Он-то и понудил Рахова ответить отказом Тотлебену. Русские гренадеры тотчас же пошли на штурм редутов у Гальских и Коттбузских ворот Берлина, но были отбиты жестоким огнем. Авангард снова и снова ходил на приступ, из легких пушек бил по королевскому дворцу.

Назавтра к городу стали прибывать прусские подкрепления, в том числе тридцать батальонов генерала Гильзена. Король с войсками, оставив Богемию, двигался к столице, но быстрое появление под ее стенами грозного корпуса Чернышева решило дело.

«...прусские начальники поиспужались приближающейся к тамошним пределам и уже до Франкфурта, что на Одере (дошедшей. — А. К.), нашей армии и генерала Панина, идущего с нарочитым корпусом для подкрепления Чернышевского» и «заблагорассудили со всем войском своим ретироваться в крепость Шпандау, а город оставить на произвол судьбы своей».

Шпандау... Географические названия живут долго. Сменяются эпохи, дуют разные ветры на земле, а старые названия живут и живут, может быть, для того, чтобы вдруг напомнить потомкам о хоть и дальнем, а все-таки родстве событий разного времени. Итак, Шпандау. Именно в этой крепости после второй мировой войны будут заключены избежавшие смертного приговора сподвижники Гитлера во главе с Гессом.

Чины магистрата и выборные от населения преподнесли генералу Чернышеву ключи Берлина. Офицер Прозоровский, едва стерев с лица пыль похода, помчался обратно в далекий Петербург, чтобы привезти их к дням торжества по случаю победы.

Берлин того времени был главным «мануфактурным», то есть промышленным, центром Германии, средоточием военного производства, «питателем», как в старину говорили, или цейхгаузом, короля Фридриха. Русские войска вошли в Берлин под барабанную дробь и свист флейт полковых оркестров, с развевающимися знаменами и обнаружили там большое количество орудий, боеприпасов и всякого военного имущества.

Берлин был и центром прусской пропаганды. Ей было далеко до масштабов современного концерна Шпрингера с его небоскребом в Западном Берлине, изощрениями во лжи и политическом бандитизме, но по тому времени газетные вруны — верноподданные Фридриха — делали все, что могли. Дезинформацию в прессе король но раз использовал для вероломной дипломатии и возвышения своей военной репутации. Занятно было прочесть у Болотова:

«...Приказано от Фермора берлинских газетиров наказать прогнанием сквозь строй за то, что писали об нас очень дерзко и обидно. И назначен был к тому и день и час и поставлен уже строй», но опровержение их статей в виде пребывания русской армии в Берлине было столь внушительным, что «они приведены были только к фрунту и им сделан был только выговор и тем дело кончено».

— Придется пороть Геббельса на Унтер-ден-Линден, — решительно сказал Павленко.

— Как же так, неудобно, — возразил я, — в России телесные наказания формально отменены еще задолго до Октябрьской революции.

— Вот именно, формально! — вскричал Павленко. — Ну, не будь же ты формалистом, ей-богу, придется все-таки пороть! — И он смял нос в гармошечку, а ладонь развернул лесенкой, и на этот раз она выражала полную неизбежность предстоящего. — Читай дальше!

— Извольте, ваше превосходительство, читаю:

«...вся Европа думала и не сомневалась почти, что в лето сие всей войне конец будет и что король прусский никак не в состоянии будет преобороть такие со всех сторон против него усилия. И если б союзники были б единодушнее и согласнее, если б поменьше между собой переписывались, пересылались и все переписки и пересылки сии поменьше соединены были с разными интригами и обманами, если б поменьше они выдумывали разных военным действиям планов и поменьше делали обещание друг другу помогать, если б не надеялись они сих, взаимных друг от друга, вспоможений и подкреплений, а все бы пошли, сами собою, прямо и со всех сторон вдруг на короля прусского, то, может быть, и действительно б ему не устоять, он пал бы под сим бременем и погиб».

Тогда, в конце 1941 года, мы еще не знали, какую волынку разведут союзники, как затянут открытие второго фронта. «Второй фронт» — этим названием, взятым в кавычки, окрестили тогда на передовой банки свиной тушенки из США. И ни один советский солдат той войны не забыл еще горькой иронии, связанной с таким переносом понятий. Не подозревали мы и возможности секретных переговоров, в обход Советского Союза, с эмиссарами германского рейха.

Хотя, если сказать по правде, трудно было представить себе лишь конкретные формы, в каких могут произойти те или иные действия, не согласные с общесоюзническим долгом. А по существу многое подсказывало всем нам: ох, не обойдется тут дело без подвохов.