Владимир Москалев - Два Генриха Страница 15

– Могу добавить, – усмехнулась Агнес. – Во второй книге царств говорится, что Мелхола не имела детей, а затем, в этой же книге читаем, что у нее пять сыновей. Мне говорила об этом мать.

– Какой же вывод? – спросил брат.

– Весьма простой. То, что некогда происходило на земле, попросту подгонялось под Библию, а в Евангелиях писалось о том, чего никогда не было, то есть о вымышленных событиях, а не о действительных. Всему виной сборники проповедей, сочиненных еще во времена Ганнибала. А «биография» Иисуса Христа составлена из пророчеств; они хранятся на папирусах и датированы Вторым веком, еще до рождения Юлия Цезаря. Как видишь, брат, всё, что в этих так называемых священных книгах – сплошные выдумки, а религия, именуемая христианством и исламом, не что иное как обман, средство отнять у человека разум.

– Это чудовищно, Агнес. Мы с тобой обладаем тайнами, недоступными простым смертным, даже королям. Хорошо, что нас слышит один только Арни. – Ноэль обернулся. Оруженосец, заговорщически подмигнув, приложил палец к губам, потом руку к груди. – Узнай о наших с тобой атеистических взглядах церковники, нас немедленно сожгли бы на костре, обвинив в колдовстве и сношениях с дьяволом. Кстати, как объяснить его существование? Ведь Бог всесилен, что стоит ему удавить врага рода человеческого? Или мало он и без того пролил крови? Что говорит по этому поводу аббатиса? Вряд ли она умолчала об этом, раскрывая тебе глаза на веру.

– Дьявол – лицо значимое в небесной канцелярии, – подняла вверх палец Агнес. – Ему можно приписать все глупости и мерзости, исходящие от Бога, поэтому Бог и нуждается в нем. Что же касается нас с тобой, то не будем на людях распускать языки: никого уже не переубедить, а врагов наживем могущественных. Думаешь, все верят в Бога? Как бы не так! Добрая половина делает вид. Так надо. Нельзя быть овцой в волчьей стае. К тому же человек – существо, по сути, мерзкое. Как знать, не донесет ли на тебя твой сосед или приятель? А тогда – отлучение, и ты изгой, мусор, выброшенный за борт.

Лежа в своей келье и прощаясь со мной, мать напутствовала меня:

«Агнес, ты много знаешь, но язык хорош тогда, когда приносит пользу и не вредит жизни. Церковь стремительно набирает силу, еретиков выслеживают, отлавливают, затем пытают в подвалах замков и в застенках монастырей. Кончают они плачевно: им рубят головы и сжигают на кострах. Представь, что сделают с человеком, отрицающим веру во Христа во всех ее проявлениях? Во времена твоего деда властвовал король, лишь он мог отдать приказ о преследовании инаковерующего, и он же мог лишить епископа епархии, если тот пойдет против его воли. Нынче король слаб, его никто не слушает; это я о франкском дворе. У них теперь епископы сильны, папа дал им власть, а пойди кто против – предаст анафеме. Наш король не чета французскому: с таким же успехом отберет землю у епископа, с каким стащит с трона папу. Знатные люди королевства ищут его расположения и дружбы. Ни тем, ни другим ты не можешь похвастать. Поэтому будь осторожна. И помни: тебя охраняет мой титул и сан, но может погубить твой язык. Остерегайся святых отцов. Нет никого лживее и вероломнее церковников. Они никогда не работали, а на жизнь зарабатывают тем, что обманывают людей. Ничего другого они делать не умеют и не хотят. Ищи себе друга, но помни: единственный человек, которому ты можешь довериться, открыться во всем – твой брат. Найдешь его, знай: вернее товарища тебе не найти. Но разыскать его – нелегкая задача. Я давно потеряла следы Эда, а теперь, сидя в этом монастыре, и вовсе не имею понятия, где его новый замок и как он зовется».

Я спросила ее про отца. Она ответила:

«Он добрый, хороший человек, но не особо привечает своих родственников. Любит одиночество. Должно быть, поэтому и не ищет тебя. Но времена не стоят на месте; возможно, он переменился. Люби своего брата, если найдешь его; вместе вас, внуков графа Можера, не одолеет никакая сила. Он штурмовал монастыри; вам двоим, полагаю, удастся взять в плен самого папу вместе с его Латераном.

А брата, коли найдешь, привези ко мне. Хочу крепко обнять и поцеловать его. Я никогда не видела его, тем не менее, люблю. Почему? Да очень просто: от Можера Нормандского не может быть худого потомства. А сказала я тебе это потому, что уже стара, ведь мне пятьдесят девять лет. Как знать, доведется ли увидеть племянника, если не могу встретиться с Эдом. С этим и поезжай, дочь моя. Поклонись низко праху графини Аделаиды и начинай поиски брата. Верю, что найдешь его: фигура заметная. Знаю, такой же гигант, как его дед и отец».

Агнес замолчала, задумчиво глядя меж ушей лошади. Потом внезапно вскинула голову, спешилась и взяла под уздцы другую лошадь.

– Иди в мои объятия, брат мой! Мы с тобой столько говорим, а ведь я даже не поцеловала тебя от души!

Ноэль соскочил с лошади и бросился в объятия сестры. Они ни о чем не говорили, просто стояли на тропинке меж двух холмов, тесно прижавшись друг к другу, и Агнес без устали целовала брата.

Арни, глядя на них, вздыхал, качая головой и улыбаясь. Он думал о том, как сказать этим двум сумасшедшим, что пора бы отдохнуть и основательно подкрепиться на дальнейшую дорогу. Черт его знает, где этот Туль, скоро ли покажется?

Глава 5. Бруно, граф Дагсбург, тульский епископ

Туль – город столь же древний, что и Мец; римляне построили его как крепость. В 612 году здесь произошла битва сыновей короля Хильдебера за область Эльзас. Теодебер отнял у Тьерри эти наследственные земли; тот пошел войной на брата и от самого Туля погнал его до Кёльна, где и взял в плен, а потом приказал удавить.

С тех пор город разросся совсем незначительно и ныне стал центром тульского епископства. Весьма любопытно местоположение Туля: он стоит там, где река Мозель поворачивает влево, а Маас – вправо[13].

Путешественники подъехали к городу на другой день, после полудня. На мосту через Мозель, ведущему к городским воротам, они остановились, глядя на реку и ее берега. Здесь на якорях стояли торговые корабли из Нижней Лотарингии, Фрисландии, датского королевства. Это был конечный пункт их маршрута; отсюда они отправлялись обратно – на Рейн и в Северное море; иные уходили в Англию.

На набережной кипела работа: с кораблей выносили по трапам какие-то короба, обратно катили бочки, несли корзины, мешки. Потом из трюмов стали выводить животных: коров, коз, свиней; они переходили из рук в руки, и новые владельцы тотчас уводили скот в свои хозяйства. А из города по трапам вновь тащили какие-то тяжелые тюки и поднимались на борт корабля новые люди – странники, послы, господа в дорогих одеждах и со штатом слуг. Среди пассажиров и вольнонаемные рабочие, направляющиеся в поисках заработка в другие города: Трир, Кобленц, Кёльн.

Словом, здесь наблюдалась та же картина, что и в любом городе, стоящем на реке. Река Маас же, в отличие от Мозели, в этом месте была не судоходна, по ней могли плыть только лодки; корабли шли по Маасу лишь до границ Верхней Лотарингии.

У ворот города странники спросили дорогу к дворцу епископа.

– Дворец? – вскинул брови горожанин, к которому они обратились с этим вопросом. – Дом, хотите вы сказать? Наш епископ не любит роскоши, не то, что другие. Он у нас простой, нос не задирает, и люди с ним запросто беседуют. А живет он близ базилики Святого Гангульта, эта улица выведет вас почти что к его жилищу. Словом, доедете до базилики, а там вам любой скажет.

Поблагодарив горожанина, путешественники отправились указанным маршрутом и вскоре подъехали к дому, где жил епископ Бруно. Дом, правда, оказался двухэтажным, с башенками по бокам, мансардой, высокой крышей и воротами, у которых прогуливался стражник. Не дворец, конечно, но никто и не стал бы утверждать, что здесь живет простой горожанин или купец. Здание дышало монументальностью.

Ноэль поинтересовался, дома ли хозяин и попросил доложить, что его желают видеть и беседовать с ним два рыцаря. Они приехали издалека, и у них есть к епископу важное дело.

Привратник ушел, но вскоре вернулся и попросил гостей войти. Клирик, пришедший с ним, повел их к дверям. Они вошли и, прежде чем подняться по лестнице на второй этаж, огляделись. Ничто не указывало на то, что хозяин этого дома – духовное лицо: ни одной иконы на стенах, ни одного распятия, даже подсвечников не было; три факела освещали пространство поздним вечером – два у лестницы, один у дверей. Два окна против ступеней – слева и справа. Низкий потолок, две приземистые массивные колонны с капителями, тяжелый дубовый стол в углу, темные стены, угрюмая тишина, окутывающая прихожую и прячущаяся за балюстрадой второго этажа – все говорило о громоздкости, неуклюжести, тяжеловесности. Наверху, на последней ступени лестницы, которая выдержала бы, пожалуй, огромного слона, стоял викарий – маленький, невзрачный человечек с кривым носом и тонкими губами. Он поздоровался с гостями и пригласил их следовать за собой.