Алла Бегунова - Тайный агент Её Величества Страница 15

– Сейчас вы отказались от этой мысли?

– Нет. Я дал слово вашей царице. Мы вместе с ней мечтали о сильном, независимом, обновленном ханстве Крымском.

– Государыня, как и прежде, верит вам.

– Я благодарен ей за помощь. Теперь мятеж будет подавлен. Но бунтовщикам надо преподать урок, который они запомнят навсегда.

– По свойственному ей человеколюбию, Ее Величество просит вас не предавать смертной казни, особенно – публичной, – вашего старшего брата Бахадыр-Гирея…

Хан вскинул на нее темнеющие от гнева глаза:

– Вы думаете, он пожалел бы меня, если б тогда, в Кафе, схватил и арестовал?

– Мне трудно судить об этом, ваша светлость, – задумчиво произнесла Анастасия.

– А мне легко! – Шахин-Гирай, едва не опрокинув пиалу с муселесом, вскочил со стула и нервно заходил по беседке. – Они разгромили мой летний дворец. Они убили там моих слуг. Они грозили мне, слали возмутительные письма… Наконец, собрав по деревням чернь, они выбрали себе нового хана. Как будто я уже мертв! И я должен простить?!

– Речь идет лишь о соразмерности наказаний, ваша светлость.

– Подарить жизнь бунтовщикам и предателям?

– Возможно, именно монаршая милость успокоит народ.

– Вы не знаете моего народа и потому глубоко заблуждаетесь! – Он остановился перед Аржановой. Она поразилась перемене, в одну минуту случившейся с ним: лицо словно желтая восковая маска, искаженная гримасой злобы, бешеный взгляд.

– Я заблуждаюсь? – спросила она в некоторой растерянности.

– Конечно! Мои действия будут согласованы с Кораном. Сказано же в шестьдесят третьей суре, трактующей о лицемерах: «Все равно им, будешь ты просить им прощения или не будешь; никогда не простит им Аллах; ведь Аллах не руководит народом распутным!»

– Однако в этой священной книге каждая сура начинается с одной и той же фразы: «Во имя Аллаха, милостивого, милосердного!» – нашла удачный ответ Аржанова. – Бог милостив, ваша светлость.

Шахин-Гирей так удивился, что забыл о предмете разговора, приведшем его в сильнейшее раздражение:

– Вы читали Коран, Анастасия?

– Ну, положим, не весь.

– Собираетесь перейти в нашу веру? – осведомился правитель, взирая на русскую путешественницу с новым, особым интересом.

– О нет, ваша светлость, – она рассмеялась. – Я не желаю добровольно стать человеком второго сорта, узницей мусульманской тюрьмы, именуемой гарем.

– Нашим женщинам нравится жить в гаремах.

– Рожденным в рабстве незачем мечтать о свободе. Она – для тех, кто умен, смел, уверен в себе…

Может быть, она говорила с повелителем крымских татар слишком дерзко. Может быть, ей следовало больше притворяться и подыгрывать его непомерным амбициям, заставляя раскрыть до конца планы и замыслы. Хотя он сейчас не считал нужным таиться перед ней, говорил вполне искренне. Намерения его были ясны. Это здесь, в Керчи. А что будет, когда русские вернут ему трон и безграничную, самодержавную власть в его государстве?..

Но разговор утомил Шахин-Гирея.

Помедлив, он спросил Аржанову, не хочет ли она погулять по саду и увидеть воочию лучшую пору в жизни его подданных – сбор винограда. В руках правителя очутился бадауч – нож, приспособленный для срезания плодов и листьев. Короткий, широкий, с крюком на конце и очень острый, бадауч идеально подходил для работы в саду. Конечно, изобрели его не татары, а греки, в древности основавшие в Тавриде свои земледельческие фактории. Садовые ножи, подобные бадаучу, встречаются на раскопках в Херсонесе, в Керчи, в Феодосии…

Не спеша шли они между двумя шпалерами с кустами винограда. Светло-коричневые узловатые лозы причудливо изгибались, цепляясь тонкими зелеными усиками за веревки, натянутые между столбов. Так они поднимались над землей, иссушенной жарким солнцем, и удерживали на весу гроздья темноватых прозрачных ягод, наполненных волшебным соком.

Солнце клонилась к горизонту, но рабочий день в поместье Юсуп-бея еще продолжался. Сборщики, неся за спинами продолговатые, похожие на коконы, корзины, сновали у кустов. Бадаучами они ловко срезали кисти и бросали их в корзины. За Шахин-Гиреем тоже шел такой сборщик-подросток. Светлейший хан выбирал для гостьи самые красивые, самые спелые, самые большие гроздья винограда, одним взмахом садового ножа отделял их от лозы и передавал мальчику. Тот бережно укладывал сладкий урожай в корзину.

Склоняясь к Аржановой, Шахин-Гирей весело улыбался. Вечерняя картина в саду совершенно изменила его настроение. Повелитель вслух декламировал стихи своего любимого поэта Омара Хайяма, лично им переведенные с персидского на тюрко-татарский:

«Чистый лал, кровь лозы, ты из чаши испей.В честь любимых, чьи грезятся чары, – испей!Мне шепнула лоза: «Не жалей моей крови,Да минуют тебя все удары, – испей!»Среди гурий прекрасных я пьян и влюбленИ вину отдаю благородный поклон.От оков бытия я сегодня свободенИ блажен, словно в высший чертог приглашен…»[16]

Только в стихах «кровь лозы» добывается легко и быстро. В жизни ягоды винограда проходят долгий путь прежде, чем станут тем благородным напитком, который со всей силой художественного дара воспевал Омар Хайям, персидский поэт, ученый и мыслитель XII столетия. Светлейший хан, вполне разделяя его восторг, давно изучил прозаические этапы превращения солнечных ягод и теперь предложил Анастасии проследить их путь в поместье Юсуп-бея.

Сначала они пришли в сарай, просторный и хорошо проветриваемый. Там русская путешественница увидела тарапан, или каменный ящик, размером примерно 3×3 метра, с высокими бортами, с покатым полом и довольно-таки большим отверстием в нем. Сборщики опрокидывали свои корзины прямо в тарапан, и он постепенно наполнялся виноградом сорта «кокур», весьма распространенным на востоке полуострова.

Затем к делу приступила бригада давильщиков. Крепкого телосложения мужчины, босые, в штанах, закатанных как можно выше, положили руки друг другу на плечи и образовали тесную шеренгу от одного края тарапана до другого. Фиолетово-синяя, словно бы живая масса ягод доходила им почти до колен. Они начали топтать ее, перетирать ногами, давить и медленно двигались по каменному ящику взад и вперед, иногда останавливаясь для отдыха.

Было в их работе нечто завораживающее, виноград под ними немного напоминал морские волны, чмокал, шевелился, выпускал бело-розовую пену и истекал густым темным соком. Он становился суслом, тем самым, что уходило из тарапана через отверстие в полу и наполняло медный чан, на две трети врытый в землю. Но пряный запах будущего вина уже витал под крышею сарая.

Аржанова, однако, никогда не причисляла себя к натурам романтическим. Колени и мускулистые голени давильщиков, ритмично вздымавшиеся над виноградной массой и окрашенные соком, похожим на кровь, вызвали у нее лишь один вопрос. Боясь нарушить возвышенное настроение Шахин-Гирея, она долго сдерживалась, но все-таки задала его, когда они отошли от тарапана:

– А ноги эти люди моют?

– Обязательно!

Сусло из чана при помощи кувшинов перегружали на скинджам, или большой деревянный пресс. Там его держали 10–12 часов, собирая жидкость, стекающую из-под пресса в особые плоские деревянные чаны. Далее приходил черед бочек, сорокаведерных, окуренных серой, расположенных в подвалах. Надежно укрытое от воздействия внешнего мира, вино дозревало там.

У рачительного хозяина Юсуп-бея десятина виноградника в урожайный год давала до двухсот ведер вина, Не пропадало ничего, из произведенного лозой. Кроме вина, сусло шло на муселес. Отжимки из-под пресса служили кормом волам и коровам, удобрением для того же виноградника. Еще крымские жители умели изготавливать так называемый «виноградный мед». Отжимки на шесть часов заливали холодной водой, затем эту воду медленно выпаривали. Получалось вещество, действительно похожее на мед: желтоватого цвета, приторно-сладкое, тягучее…

Почему-то Аржанова думала, будто хозяйкой праздника на женской половине станет одна из жен хана, скорее всего самая младшая, третья по счету, турчанка Лейла, знавшая французский язык. С ней вдова подполковника была знакома. Только знакомство это два года назад привело Флору в западню, устроенную турецкой разведкой. Теперь Анастасия размышляла о том, как поведет себя в саду Юсуп-бея давняя ее крымская приятельница.

Однако, тревожилась она напрасно.

Шахин-Гирей не позволил своим женщинам принять участие в придворном рауте, посвященном его отъезду. Они вообще жили не с ним, а на трех судах, правителю принадлежавших и бросивших якорь в Керченской бухте, довольно далеко от берега, конечно, иногда жен и наложниц перевозили в крепость и доставляли в его апартаменты. Происходило это под покровом ночи и с большими предосторожностями. Нашим шлюпкам и баркасам запрещалось приближаться к ханским парусникам. Тем не менее, секрет их драгоценного живого груза знали абсолютно все.