Война Кортни - Уилбур Смит Страница 15

На работе и везде, где он общался, Герхарда предупреждали никогда не отступать от нацистской ортодоксии. Если бы он высказал свое мнение, то оно было бы абсолютно соответствующим линии партии. Когда он протягивал руку и кричал “Хайль Гитлер!”, он делал это с искренним энтузиазмом, чтобы весь мир видел.

” Мне нужна твоя душа“, - сказал Гейдрих и, чтобы быть уверенным в том, что он ее получит, четко обозначил цену неповиновения: "если ты хоть в чем-то мне откажешь, тебя отправят в Дахау. И более того, все ваши друзья, ваши сокурсники, женщины, которых вы любили,—все, кто когда—либо имел с вами дело, - обнаружат, что их жизнь тщательно изучается гестапо. Они будут арестованы и допрошены. Их имущество будет подвергнуто обыску. И если мои люди найдут что-нибудь, пусть даже самое незначительное, что говорит о том, что они нежелательны, они присоединятся к вам в концентрационном лагере.”

Герхард с радостью рискнул бы собственной жизнью, чтобы спасти свои принципы, но он не мог осуждать так много других людей. Он заставил себя играть роль, которую ненавидел. Но еще не все было потеряно, поскольку Гейдрих потребовал еще один видимый признак “хорошего нацистского” статуса Герхарда. Он приказал ему провести лето в резерве люфтваффе, чтобы, когда придет время войны, он был готов отдать свою жизнь за Третий Рейх.

Предполагалось, что это будет еще одна форма рабства. Но с того момента, как Герхард сел за штурвал учебного планера, он влюбился в чудо полета. Высоко в небе, один в кабине, он чувствовал себя свободным от всех оков, которые связывали его на земле. Там, внизу, он жил во лжи. Здесь, наверху, он был самим собой. Гейдрих, сам того не ведая, вручил Герхарду фон Меербаху подарок, который должен был изменить его жизнь.

Герхард был прирожденным летчиком. Все годы, проведенные им в качестве летчика перед войной, подготовили его к бою, когда он пришел. Он понимал, что может извлечь из своего самолета. Он почти не нуждался в приборах, чтобы летать, потому что он мог чувствовать, как самолет реагирует, сколько еще он должен дать и где лежат его ограничения. И хотя он всеми фибрами души презирал нацизм и ненавидел его еще больше, каждый раз, когда ему приходилось произносить “Хайль Гитлер!- салют, он все еще любил свою страну, Германию, которая существовала до того, как Гитлер вздохнул, и все еще будет существовать, когда самозваный фюрер станет всего лишь заметкой в учебниках истории.

Это была Германия, за которую он сражался, и как летчик-истребитель можно было сохранить иллюзию, что ты сражаешься в благородной форме, один против другого в последнем слабом отголоске старой традиции военного рыцарства. Природа воздушного боя в качестве пилота истребителя означала, что человек должен был сражаться на пределе своих возможностей, чтобы просто выжить. Здесь не было ни укрытий, ни стен, за которые можно было бы спрятаться, ни траншей, в которые можно было бы прыгнуть. Герхард летел и сражался. И, главное, он выжил. Он прошел невредимым через польскую кампанию 1939 года, вторжение во Францию и битву за Британию в 1940 году, балканскую и греческую кампании весной 1941 года и операцию "Барбаросса", вторжение в Россию, которое последовало за этим.

Когда Герхард и его товарищи сопровождали бомбардировочные флотилии, когда они взрывали аэродромы ВВС Южной Англии, а затем обратили свое внимание на Лондон, они столкнулись с пилотами, которые были им ровней, летали на самолетах, которые в некоторых отношениях превосходили их собственные Мессершмитты Bf109. И в те первые месяцы в России их миссии были похожи не столько на борьбу с равными, сколько на отстрел рыбы в бочке.

У Иванов были ужасные самолеты, худшая тактика, и, что самое ужасное для Люфтваффе, многие из их пилотов были женщинами. Для поддержки своих войск на земле они использовали тяжелый истребитель "штурмовик". Он был известен как” летающий танк", потому что он был так сильно бронирован, а его 23-мм пушки были такими же мощными, как воздушная артиллерия. Это делало штурмовик смертельно опасным для немецких солдат на земле, но единственным оружием, которым он обладал, чтобы защитить себя от нападения в воздухе, был единственный пулемет, стрелявший из задней части кабины.

Советы собирали штурмовиков в группы, похожие на бомбардировщики, от которых отдельные самолеты не могли отклониться. Если их атаковали, они продолжали лететь прямо перед собой, стройными рядами, независимо от того, как близко подходили истребители люфтваффе. Чтобы пробить броню, Герхарду и его товарищам-пилотам пришлось стрелять в упор. Но шансов попасть в цель при приближении почти не было, и единственная опасность заключалась в том, что при уничтожении штурмовика получившийся взрыв швырял в небо во все стороны зазубренные осколки клепаной броневой стали: это сбивало больше немецких пилотов и уничтожало больше "Мессершмиттов", чем когда-либо делали пули.

Герхард потерял один самолет из-за шрапнели от штурмовика, но он выпрыгнул невредимым и приземлился позади своих собственных линий. Кроме того, он оставался физически нетронутым, поскольку его общее число убитых увеличивалось, пока он не смог сосчитать более сорока вражеских самолетов, сбитых в воздушном бою, и столько же снова уничтоженных на земле. Он уже давно перестал заботиться обо всем этом. Он убивал только для того, чтобы выжить. Он получал одну награду за другой и повышение по службе, потому что они служили для того, чтобы подпортить его репутацию.

А Герхард заботился о своей репутации. Он улыбнулся военным корреспондентам и позволил вернуть себя на родину для ряда публичных выступлений, где его чествовали, как кинозвезду. Чем больше его считали идеальным нацистским воином, тем легче ему было скрывать свои истинные намерения.

Однажды, он не знал, как и когда, он найдет способ покончить с тиранией Гитлера и уничтожить нацистский Рейх.

•••

И вот, пока Герхард дружелюбно улыбался своему попутчику, в его голове пронеслась еще более опасная мысль. Государственный секретарь Хартманн, я хочу, чтобы вы поговорили. Мне нужно, чтобы ты поделился своими секретами.

- Нервничаешь?- Спросил Герхард, увидев, как побелели костяшки пальцев Хартманна, вцепившегося в подлокотник кресла. “Я понимаю. Я провел всю свою жизнь в самолетах, но даже я иногда удивляюсь, как хитроумное устройство, содержащее тысячи килограммов металла, дерева и авиационного топлива, может летать. Но это так.”

Хартманн кивнул в знак согласия. Его страх был