Двор чудес - Кестер Грант Страница 15

Мы спешим по лабиринту узких улочек, стараясь держаться в тени.

Она запыхалась и еле поспевает за мной, но, по крайней мере, перестала плакать.

Она думает, что я спасу ее. А я приготовила ей судьбу хуже, чем все круги ада.

Иногда приходится платить ужасную цену, чтобы защитить то, что любишь.

7. Выбор Черной Кошки

После подавления революции город был разделен на две части. Половина Парижа – чопорные, засаженные ровными рядами деревьев улицы, населенные знатью. Вторая половина – ужасные трущобы, где царят преступность и скорбь.

Для меня город – вторая кожа, так же обтягивающая мои кости. Каждую улицу я могу узнать с закрытыми глазами, по камням у меня под ногами. Он разговаривает со мной, показывает, куда идти. Было бы безопаснее выбрать длинный путь и проскользнуть по приглаженным улицам мимо процветающих господ, но у нас нет на это времени. Мы могли бы гораздо быстрее двигаться по крышам, но Этти не умеет по-кошачьи бегать по черепице и уверенно перепрыгивать с крыши на крышу.

Поэтому мы просто бежим по наполненным вонью улицам, лавируя между телегами и Теми-кто-ходит-днем.

Еле уворачиваемся от старушки, которая сидит на перевернутом ящике с табличкой, что всего за несколько су готова починить одежду всякому желающему. Сворачиваем в переулок, молясь, чтобы в нем никого не оказалось. Крадемся вдоль стены до тех пор, пока не сворачиваем в следующий переулок.

У Этти слишком большие ботинки, и она не может бежать быстро. Но я тащу ее за собой и мчусь как можно быстрее. Мы не должны останавливаться. По закону города, всякому, кто слишком долго задерживается на одном месте, должно выпасть какое-то испытание.

Этти тянет меня за руку, просит бежать помедленней.

– Нина, если мы найдем экипаж, я могу отправиться к своей maman[8].

Я качаю головой. Ее maman перестала слать нам письма несколько месяцев назад – мы обе знаем, что это может означать.

Поэтому бежим до тех пор, пока не оказываемся на полуразвалившейся фабрике в районе Гобелен, закрытой банками за долги.

– Где мы? – спрашивает Этти.

Я оставляю ее вопрос без ответа.

Мы невообразимо долго пытаемся влезть в окно. В конце концов, я просто затаскиваю туда Этти, потому что она совсем не умеет взбираться по стенам. Она много чего совсем не умеет…

Этти морщится от неприятного запаха; воздух пропитан парами мышьяка, который использовали здесь для окраски обоев, шляп и одежды для знати.

– Мы долго здесь пробудем?

Я не настроена сейчас отвечать на вопросы Этти.

– Не знаю… День или два.

Она осматривается, и ей совершенно не нравится то, что она видит.

– Ты расскажешь мне сказку?

– Не время для сказок! – огрызаюсь я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно противнее и злее, потому что я совершаю очень злой поступок.

Она вся съеживается от моих слов и широко распахивает глаза.

Я стараюсь успокоиться, но мысли совсем меня не слушаются; они крутятся в голове, кричат на меня, осуждают, пронзают тело сотнями острых ножей, рождая чувство вины. Что за человек способен продать другого?

«Человек, который готов на все, лишь бы вернуть сестру», – мрачно напоминаю я себе.

У меня нет выбора, это мой единственный шанс. Азельма будет спасена. Неужели это того не стоит?

Однако я знаю, что не просто приговариваю Этти стать сестрой гильдии Плоти. Ходят слухи, что этих сестер в ящиках, как живой товар, контрабандой отправляют за океан к сподвижникам Тигра.

Волна ужаса поднимается внутри – кажется, она меня потопит. Все, что он делает, что из себя представляет, – это мерзость, запрещенная Законом. Законом, который призван защищать нас, чтобы мы всегда чувствовали себя в безопасности.

Я не могу помочь сестрам, скрытым в темноте. Не могу спасти женщин в Домах плоти. Но могу освободить одну из них. Могу обеспечить безопасность Азельме.

Ужасной ценой.

Замечаю, как Этти дрожит в углу.

– Прости, – говорю я, извиняясь за свою грубость. А также за то, что должно с ней случиться, и за то, какую роль я в этом играю. Меня так переполняет сожаление, что кажется, оно сейчас вырвется наружу.

Будто почувствовав мое смятение, она слегка улыбается мне прощающей улыбкой; это так похоже на Этти. Она не только красивая, но и добрая.

Этти встает, подходит ко мне и садится на пол рядом.

– Расскажи мне, что произошло с дочерью Изенгрима, когда ее нашел Ренар.

Я сглатываю. Этти обожает сказки. А вообще-то… никакого вреда не будет, если я закончу свой рассказ. Просто сделаю для нее последнее хорошее дело перед самым концом.

И я начинаю.

– Лис Ренар пришел в дом Изенгрима Вепря, – говорю я, – пробрался в темноте в его логово. Он встал перед кроватью, в которой спала дочь Изенгрима, и стал смотреть на ее красивое лицо.

Этти прижимается ко мне, кладет голову мне на плечо – она всегда так делала по ночам, если не могла уснуть. Я тоже так делала всегда, когда Азельма рассказывала мне сказки.

– Лис пришел, чтобы отомстить, – продолжаю я и рассказываю о том, как Изенгрим предал Ренара, как убил его жену, как обрек Лиса на долгие годы в темном подземелье, где он сидел до тех пор, пока ему не удалось бежать, чтобы восстановить справедливость.

Но мой голос начинает дрожать. Я стараюсь не вспоминать, как Азельма так же обхватывала меня руками, стараясь согреть. Не думать о самой Азельме, которая всегда защищала меня, которая никогда бы не сделала со мной того, что я собираюсь сделать с Этти.

По моей щеке катится горячая слеза, а она протягивает руку и вытирает ее.

– Не плачь, Нина, – говорит она своим тихим голосом.

И тогда я понимаю, что даже ради своей сестры, Азельмы, даже ради нее я не смогу пойти на это. Осознание просто валит меня с ног. Потому что если я не смогу обменять Этти на Азельму, то вообще не смогу спасти сестру. Я снова потеряю ее. Потеряю навсегда.

При мысли об этом меня пронзает боль, но я не позволю ей сломить меня – только не сейчас. Я совершила ужасный поступок, исполняя свой план. Жизнь Этти теперь висит на тоненьком волоске, и если я сейчас не возьму себя в руки, ей никто уже не сможет помочь. Я должна сосредоточиться на том единственном деле, которое еще может все изменить, должна подумать об Этти.

Я искоса смотрю на нее: она кажется такой хрупкой в этой мешковатой