Операция «Сентябрь» - Сергей Дмитриевич Трифонов Страница 15

За чаем Нестеров рассказал о находке в антикварной лавке, о том, что её убитому антиквару оставил Слон, и это подтвердила кузина убитого антиквара; что на телефонной станции работает некая Малгожата Карпович, которая, видимо, является агентом Слона и наводчицей, что сегодня ночью Нелли Рафаиловне Штерн нанесли визит трое мужчин, один из них, по описанию наружки, был Слон.

— Погоди, Иван Иванович, погоди, — Стойко стал искать в папках какой-то документ, — вот, нашёл. Как, ты говоришь, зовут дивчину с телефонной станции?

— Малгожата Карпович.

— Отлично! — воскликнул Стойко. — Глядел её личное дело?

— Обижаешь, Кирилл Олегович, конечно, посмотрел.

— Мария Карпович, в девичестве Коморовская, не мамашей ли ей приходится?

— Мамашей.

— А профессор Бронислав Коморовский — её дядя?

— Точно.

Стойко хлопнул ладонью по столу.

— Вот, братцы, какая семейная картина вырисовывается! Мария Карпович-Коморовская и Бронислав Коморовский приходятся племянницей и племянником Ядвиги Шперкович, в девичестве Коморовской, матери Слона, то есть Адама Шперковича. Следовательно, он их кузен. Ну, прям семейный подряд какой-то!

— Надо немедленно всех брать! — горячился Каулакис.

— А что это нам даст? — спросил Стойко. — Родня его не выдаст, и Слон ляжет на дно.

Нестеров закурил и, о чём-то думая, стал ходить по маленькому кабинету.

— Знаете, чутьё подсказывает, что-то вокруг антикварной лавки не так. Шперкович передал убитому антиквару семейную реликвию на хранение. Об этом знала только кузина убитого. Почему тогда в лавку явились уголовники Бруса? Откуда им ветер надул? Они пытали антиквара, но он не выдал брошь, хотя человеком был трусливым и слабым. Почему?

— Возможно, он не знал, куда она пропала? — вопросом на вопрос ответил Стойко.

— Вот именно. Он не знал, кто и куда её замуровал. Мог знать только один человек, и это…

— Гражданка Штерн! — не удержался Каулакис.

— Именно, — подтвердил Нестеров. — И сейчас, когда мы разрушили их планы, и драгоценность для Штерн и Шперковича-Слона стала недоступной, они что-то замышляют. Штерн брать нельзя, она Слона не выдаст, она просто не знает, где он обитает, тем более его банда. Надо искать того, кто узнал про эту брошь и сообщил Брусу. Этот человек, по-моему, работает и на Слона, и на Бруса. А, возможно, и нет. Возможно, он работает только на себя.

— Думаю, это Малгожата, — осторожно сказал Каулакис, — её надо брать.

— Нельзя! — рявкнул Стойко. — Иди, лейтенант, к капитану Урбанавичюсу, попроси от меня установить наружку за этой Малгожатой и усилить наблюдение за квартирой гражданки Штерн. И гляди у меня, — капитан показал кулак Каулакису, — не вздумай своему начальству болтать об аресте телефонистки.

В полдень Савельев собрал руководителей опергрупп. После докладов капитанов Стойко, Урбанавичюса, Веригина и Нестерова он спросил Нестерова:

— Иван Иванович, а эту брошь злосчастную, что вы в антикварной лавке нашли, отправили в Москву на экспертизу?

— Нет, товарищ подполковник, мы её пока в хранилище банка держим.

Савельев на минуту задумался, закурил, стал ходить по кабинету. Нагнувшись к Нестерову, почти шёпотом сказал:

— Вот вы говорили о своих подозрениях по поводу связи телефонистки Малгожаты Карпович с бандитами. Есть шанс проверить.

Офицеры напряглись, с интересом уставились на подполковника, который, дымя папиросой, вернулся на своё место и с хитрецой улыбался.

— Давайте разыграем партию, — Савельев взял чистый лист бумаги, в его центре нарисовал кружок, подписал его «Малгожата», вокруг это кружка нарисовал ещё четыре кружка, пометив их «Крюк», «Обух», «Слон», «Брус». — Вы, Иван Иванович, из райотдела милиции позвоните-ка начальнику вокзала и выясните, когда в пятницу идёт поезд на Ленинград. Потребуйте прицепить отдельный пассажирский вагон для перевозки особо ценного груза с охраной. Возможно, кто-то из наших подопечных и клюнет на живца, посчитав приманку за брошь. Возражения? Вопросы?

Все одобрительно закивали головой и нетерпеливо заёрзали. Нестеров сказал:

— Сделаем, Александр Васильевич.

Савельев, заметив недоверчивый взгляд Нестерова, спросил:

— Что-то не так, Иван Иванович, вас что-то смущает?

— Мне кажется, Александр Васильевич, что есть кто-то ещё, кто ведёт свою игру, пока нам незаметную, тонкую. Я бы пририсовал пятый кружок. Так, на всякий случай. — Чуть подумав, он сказал: — Думается, мне надо пойти на контакт с Брусом.

— Цель?

— Вряд ли Шперкович и гражданка Штерн информировали Бруса о брошке. Не было у них никакого резона в этом. Почему тогда Брус ввалился в ювелирную лавку и вёл себя грубо? Кто-то его, значит, просил?

Савельев мотнул головой.

— А кто вам поведал о визите Бруса в лавку?

— Гражданка Штерн.

— Почему мы должны ей верить? Она лицо заинтересованное. Причём неизвестно, в чём больше: в поиске убийц брата или в том, чтобы скрыть правду о броши.

Подумав, Нестеров ответил:

— Конечно, Слон, покойный Штерн и его кузина — люди опытные, о таких вещах по телефону не болтают. Но кто-то ведь узнал об этой броши! И гражданка Штерн что-то не рыдает. Не нравится мне всё это, Александр Васильевич.

Савельев отпустил офицеров, оставив капитанов Стойко и Нестерова. Закурив и сделав несколько шагов по кабинету, он обратился к Нестерову:

— Вы не ответили на мой вопрос, капитан. Какова цель контакта с Брусом?

— Войти к нему в доверие, заинтересовать возможностью захвата броши и её перепродажи в Москве по высокой цене. По легенде, я представлюсь человеком Фельдшера, бандита, которого мы взяли в Москве в феврале сорок четвёртого и которого в июне того же года застрелил конвой в Ухте при попытке к бегству. По оперативке МУРа, Брус хорошо знал Фельдшера. В тридцать восьмом их вместе «короновали» в Минском следственном изоляторе. Никто из зеков о гибели Фельдшера не знает, его одного перевозили в автозаке, когда он неизвестным образом выскочил из машины и был прошит автоматной очередью конвоира. Похоронили его на ухтинском городском кладбище. В криминальном мире ходит слух, что Фельдшер бежал и лёг на дно где-то в Узбекистане.

Стойко и Нестеров видели, как меняется лицо подполковника. Всегда спокойное и приветливое, оно приняло застывшее, каменное выражение, а взгляд его умных и добрых глаз стал холодным, колючим. Ни на кого не глядя, Савельев медленно достал из пачки новую папиросу, чиркнул зажигалкой, долго держал её зажжённой, но так и не прикурил, смял папиросу, бросил в корзину.

— Вы, капитан, похоже, не отдаёте себе отчёт, что предлагаете. Здесь не Москва, где всё и все рядом, где тебе каждый камень, каждая ветка дерева поможет. Здесь всё чуждое и враждебное.