Бриллианты безымянной реки - Татьяна Олеговна Беспалова Страница 15

владеет множеством не доступных моим юным сокурсницам женских уловок. Она отважна и умеет превратить рутину в веселье, а печаль в забаву. С молчаливого одобрения Канкасовых и Цейхмистеров Анна увлеклась мною, и теперь я присутствую на вечеринках, модных выставках и богемных квартирниках в качестве её карманной собачонки. Канкасова хороша не только красотой, но и своей открытостью. Однако открытость её носит, так сказать, избирательный характер. Она так же, как и её отец и Цейхмистер, крутит какие-то делишки. Работа секретарём – это просто прикрытие для более важных занятий. Но что это за занятия – мне невдомёк. Меня не посвящают в серьёзные дела, в то время как я, Гамлет Тер-Оганян и не имею ни малейшего желания становиться игрушкой взбалмошной дивы.

В подсобке пахло дорогим одеколоном. Знакомый запах отца… то есть Цейхмистера, подействовал на меня и успокаивающе и возбуждающе одновременно. Всё дело в привычке. Иногда, в отсутствие родителей мы с Канкасовой занимались этим на огромной родительской постели, подушки и покрывало которой основательно пропитались ароматами отцовского одеколона.

– Зачем ты нынче такой бука? – шептала мне на ухо Канкасова. – Relax and have fun[15].

Разум мой сопротивлялся её любви, но тело выдавало безотказный рефлекс, когда я увидел на её груди крошечный золотой православной традиции крестик. На вид этого крестика и на ласку я реагировал, как собака Павлова на загорающуюся лампочку.

В приёмную кто-то входил. Мы оба слышали шаги и приглушенные голоса. Кто-то искал секретаря, кто-то справлялися о Цейхмистере. Время от времени звонили телефоны. Звуки эти действовали на нас обоих возбуждающе. Жизнь катилась в обоих направлениях и полным ходом по дороге, именуемой институт «Гидропроект». А мы, обнажённые, до предела увлечённые друг другом и никем не замечаемые, приютились на её обочине. Минуты текли. Наше увлечение друг другом достигло пика и сошло на нет. Глаза Канкасовой отуманила усталость. Я знал: это ненадолго. Через несколько минут она встрепенётся, и тогда… Я же, как обычно, ощущал прилив бодрости и преисполнился решимости использовать эти несколько минут её обычной вялости для ретирады. Канкасова молча наблюдала, как я одеваюсь. Ленивая улыбка Моны Лизы красила её лицо, казавшееся при иных обстоятельствах совершенно обычным.

Зашнуровав ботинки, я шагнул к двери, ведущей в приёмную.

– Ты всё равно сделаешь это… – проговорила обреченным тоном Канкасова. – А не стоило бы. Дядя Клава столько лет заботился о тебе, as a native son[16]!

Выходит, она знала. Знала всегда. Не могла не знать, она ведь на десять лет старше меня, а наши семьи дружат много лет. Вероятно, о встрече Гертруды Тер-Оганян и Клавдия Цейхмистера в Елисеевском гастрономе она узнала намного раньше меня от своего отца, который наверняка уже работал в Елисеевском. Одолеваемый сомнениями, я замер у двери. Да, она умела заставить меня сомневаться!

Канкасова принялась собирать собственную одежду. Каждый предмет своего гардероба она рассматривала так внимательно, словно видела впервые. Одеваться начала, как обычно, с чулок.

– Странно, что ты ничего не знал о пощёчине. Уж это-то вовсе никакой не секрет… Подумаешь! – проговорила она, рассматривая изумительной красоты бельё.

Новая волна любовного дурмана туманила мой разум. Что делать? Уйти или остаться? Ловко – мне нипочём так не удастся – Канкасова застегнула на спине лифчик, накинула блузку, натянула и застегнула юбку, сунула ступни в туфельки. Странно только, что причёска её нисколько не растрепалась. Тем не менее она быстрым движением поправила пряди. Всё! Она готова ко всему, а я так и не успел ретироваться.

– По-твоему, донос – это нормально? – на всякий случай спросил я.

– Конечно! Папа не раз говорил, что для того времени письменное выражение собственного мнения и отправка его почтой в соответствующие компетентные органы являлось обычным явлением. И дядя Клава того же мнения.

– Написать донос и жениться на вдове – это нормально?

– Ты опять закипаешь. Какой донос? Я и слова-то такого не знаю…

Она сделала движение обнять. Я распахнул дверь в приёмную. Она отступила.

– Если это был не донос, то почему была пощёчина?

– Он мстил, твой informant[17]. Ответом на месть всегда является новая месть. Так замыкается порочный круг. Всё по Шекспиру. Мне тебя не остановить. Но если уж решил поступать по-своему, постарайся не горячиться. Не продолжай семейной традиции вражды. Помни о том, что из любви к Гертруде Оганесовне дядя Клава воспитывал тебя, как родного сына.

– Это равнозначно предложению предать родного отца. Если это сделала моя мать, то это не значит, что точно так же поступлю я.

Канкасова не нашлась с ответом, а мне захотелось напоследок хоть как-то уколоть её.

– Этот крест на твоей шее – такое враньё, как многолетняя ложь Цейхмистера! – выпалил я.

– Почему? Он же нравится тебе, – с равнодушным видом парировала Канкасова.

– Сними! Носить крест, не веря в Бога, – это враньё.

– Крест дал мне мой отец. Он носил его всю войну. Или, по-твоему, и он не верит и врёт?

– Откуда мне знать!..

– Какой же ты ребёнок, Гамлет. Пройти войну и не верить в Бога – такого не может быть. Понял?

Она неуязвима! Я выскочил в приёмную, как выскакивает из ведра незадачливого рыбака только что пойманный им карась.

* * *

Уже через минуту я ввалился в кабинет Клавдия Васильевича Цейхмистера – огромную, в три высоких окна комнату. Обстановка знакомая: прямо напротив двери огромный дубовый, крытый зелёным сукном рабочий стол. Левее – длинный стол для совещаний, по обе стороны которого ряды оббитых кожей полукресел. Их всего двенадцать, но совещания в этом кабинете бывают куда более многолюдными. На этот случай вдоль правой стены выставлен ещё один ряд самых простых стульев.

– Я пришёл узнать об отце. – Помня совет Канкасовой, я старался не повышать голоса.

Цейхмистер поднял глаза от бумаг, которыми, как казалось, был чрезвычайно увлечён.

– Что?

– Технорук Тер-Оганян… Где он?

Несколько долгих мгновений я наблюдал смену выражений на лице моего отца… то есть товарища Цейхмистера. Наконец лицо его замерло, приобретя своё обычное, насмешливо-задумчивое, выражение.

– Какая муха тебя укусила, Гамлет? – произнёс он.

– Не твоё дело! Мухи-цокотухи… Шутки-прибаутки… Мне не до смеха! Скажи… – Стальная рука волнения сдавила мне горло.

Я мучительно боялся разрыдаться и потому умолк, оборвав себя на полуслове.

Цейхмистер поднялся, сорвал с носа очки и бросил их поверх бумаг своим обычным жестом. Нет, он не волновался. В противоположность мне и матери, отец… то есть Цейхмистер, как правило, даже в самых сложных ситуациях сохранял хладнокровие.

– Скажи, что случилось с моим отцом? – кое-как справившись с волнением, повторил я.