Александр Дюма - Железная маска Страница 15

Много страниц А. Дюма посвящает преступной деятельности клана Борджа во главе с его родоначальником папой Александром VI.

Члены клана Александра VI заботились, главным образом, о благоденствии 4-х детей папы Александра VI от его длительного сожительства с госпожой Ванноцца де Катели. Несмотря на попытки некоторых священнослужителей оправдать деятельность папы Александра VI, многие ученые на основании неопровержимых фактов, подтвержденных документами, констатируют, что правление Александра VI, как главы католической церкви, – порочная страница в истории папства.

Описывая знаменитые преступления во Франции и их исполнителей Дюма действовал выборочно и многие значительные судебные процессы и связанные с ним лица остались за пределами книги. К примеру, в прошлом веке, во Франции прославился «легендарный герой» Видок.

Бывший каторжник стал начальником полиции. По словам современников, Видок отличался «телесной силой, храбростью и тонким, хитрым умом; это актер социальной комедии, воспоминание о котором свежо в народе, тогда как множество эфемерных знаменитостей предано забвению»[8]. Почти не касается Дюма т. н. общеуголовных преступлений, совершения общественно-опасных деяний, затрагивающих интересы простых людей. Между тем, «знаменитые преступники», боровшиеся за власть и обогащение, были не только в высшем свете, но и во всех кругах тогдашнего общества и от них страдали широкие слои населения. Не приводит автор и статистики преступлений и подробной характеристики учреждений, им противоборствующих.

Дюма показывает жестокость и распространенность злодеяний свойственных тому периоду феодализма, когда еще не было ни стройной системы учреждений юстиции, ни развитой шкалы законов, специально направленных на борьбу с подобным злом. Их заменяли произвол и бессердечие, свойственные властителям, князьям, герцогам, а также некоторым высшим представителям духовенства. В расследовании и преследовании этих преступлений основную роль играли пытки, применяемые различными бесчеловечными способами. В 1670 году королевским эдиктом был утвержден перечень и порядок применения пыток[9]. Еще ранее, начиная с XVIII века, делались попытки изменить сборники обычаев в области судебного процесса, медленного и громоздкого, А. Дюма подробно останавливается на некоторых способах осуществления судопроизводства в те времена.

Мы полагаем, что оригинальный, насыщенный разнообразными материалами, доселе неизвестный у нас, труд любимого французского писателя А. Дюма представляет большой познавательный интерес как для широких кругов читателей, так и для специалистов юристов.

Заслуженный деятель науки РСФСР, доктор юридических наук, профессор – Алексеев Николай Сергеевич.

Примечания

1

В книге этой повествуется лишь об известных фактах. Но тем не менее из-за одной поразительной истории, рассказанной впервые, она имела столь огромный успех в Голландии и во Франции, что и следующем году вышло переиздание с дополнением. Кто автор этих «Записок»? Это крайне важно бы узнать, так как он был первый, кто бросил любознательности Европы эту приманку. Мы не сочли ничего лучшего как привести здесь блистательное и, как нам кажется, подводящее итог заключение библиофила Жакоба, который, на наш взгляд, ответил на вопрос искусно, аргументировано и в то же время весьма правдоподобно.

«По общему мнению, автором мог бы быть шевалье де Ресенье, который примерно в ту же эпоху был заключен в Бастилию. Но причина его заключения названа в реестрах Бастилии: известно, что он сочинял стихи, направленные против г-жи де Помпадур.

Так, может быть, автором была, как писала г-жа де Оссе в одном из неизданных писем, г-жа де Вье-Мезон, одна из самых язвительных женщин своего времени, взявшая в редакторы Кребийона-сына? Но Кребийон-сын, охотно переносивший в Персию легкомысленные приключения героев своих романов и даже опубликовавший в 1746 г. «Любовные приключения Зеокинизуля, царя кофранов» (Людовика XV), не рисковал соваться в высокую политику и ограничивался галантными рассказами, которые очень нравились двору. Может быть, им был некий Пеке, чиновник министерства иностранных дел, попавший в Бастилию из-за этого произведения? Но книга проникла во Францию, вне всяких сомнений, благодаря предприимчивости секретарей посольства, торговавших запрещенными книгами, и одного-единственного экземпляра, найденного у Пеке, оказалось вполне достаточно, чтобы выдать именной указ о его аресте?

Наконец, не был ли автором герцог де Ниверне, который отдыхал от сражений, сочиняя сказки в обществе Вольтера и Монтескье? Но герцог де Ниверне старательно собрал все написанное им для собрания сочинений, которое было выпущено как раз в то время, когда цензура преследовала «Персидские записки», но не проявляла к нему интереса как к анониму. К тому же эта аллегорическая история не имеет ничего общего с литературной манерой герцога, тонкого поэта, но прозаика хоть и остроумного, однако слабого, робкого и лишенного выдумки.

Ничего нового об авторе этих «Записок» я не добавлю и мнение свое выскажу лишь в виде предположения, что «Записки о персидском дворе», вероятней всего, принадлежат Вольтеру.

В них чувствуется стиль его повестей, – правда, здесь он небрежней, – а иногда и едкое его остроумие. В предисловии есть такие слова: «Похоже, что большинство произведений, к которым читателя просят быть снисходительным, снисхождения вряд ли заслуживают». Автор уведомляет, что один из его друзей, англичанин, во время путешествия в Париж получил возможность ознакомиться «со множеством секретных мемуаров и рукописей, хранящихся в библиотеке Али-Кули-хана, первого государственного секретаря, сановника несравненных достоинств», и перевел часть из них, относящихся к царствованию Сафи-шаха (Людовика XV). Читая восхваления Али-Кули-хану, в нем можно, распознать герцога де Ришелье, особенно если припомнить, что Вольтер, собирая материалы для «Века Людовика XIV», прибегал к воспоминаниям маршала, своего друга и покровителя.

В предисловии автор утверждает, что перевел эти «Записки» с английского. «Я прошу читателя принять во внимание, что английский язык отличается от французского. Французский более ясен, более упорядочен, однако не столь богат и энергичен, как английский». Но разве Вольтер не повторял десятки раз в тех же самых выражениях подобные суждения об этих языках?

Кроме того, у Вольтера были деловые связи с Амстердамской компанией еще с 1740 г., когда он ездил в Голландию, чтобы проследить за печатанием «Анти-Макиавелли» прусского короля. Именно тогда он жаловался на голландского книгопродавца по имени Ван Дурен, «самого отъявленного мошенника из этой породы», как написано в «Мемуарах» Вольтера, Он воспользовался этой поездкой для издания «Начал физики» г-жи Дюшатле, которые предварил предисловием; книга вышла в том же товариществе издателей, где пять лет спустя будут опубликованы «Персидские записки». Издатель приложил ко второму изданию сатирический портрет Вольтера; возможно, то была месть Ван Дурена: он счел забавным осмеять автора, названного вымышленным именем Кожа-сеид, в его же собственном произведении. «Кожа-сеид отличался непереносимой надменностью: великие мира и монархи столь испортили его, что он был дерзок даже с ними, с равными же себе нагл, а с низшими заносчив… Душа у него была низкая, сердце злое, а нрав коварный; он был завистлив, злоречив, язвителен и притом не слишком умен, а как писатель поверхностен и не обладал хорошим вкусом… Хотя родился он с добрыми задатками, но скаредность его была столь велика, что ради самых незначительных выгод он жертвовал всем: законом, долгом, честью, совестью». Как объяснить тот факт, что Вольтер не ответил на достаточно зловредную критику, хотя обыкновенно отвечал врагам ударом на удар и не спускал даже ничтожных нападок? Ведь в тот же год, когда был опубликован этот весьма схожий с оригиналом портрет, он обратился к Монкрифу, чтецу королевы, чтобы получить разрешение на судебное преследование поэта Руа, «который переполнил чашу преступлений», распространив пасквиль, где оскорбляется Академия, а Вольтер «подвергается чудовищной хуле».