Александр Лермин - Сын графа Монте-Кристо Страница 15

— Итак, вы думаете…— начал пораженный Шато-Рено,— что письмо, отданное незнакомкой на улице Контрэскарп, было написано Ансельмо и передано через Бенедетто; в письме была оговорена вся сцена с крысой, и развязка не заставит себя долго ждать.

— Господин Гратилье, конечно, возьмет на себя труд сообщить обо всем читателям нашей газеты. Могу я считать вас нашим сотрудником с сегодняшнего числа, господин Гратилье?

— Сочту за величайшее счастье,— ответил просияв-

12. Понтон номер два

Каторжников перевезли на корабле из Шалона в Лион. Во время переезда ничего не случилось, и, за исключением Бенедетто, все ссыльные были в хорошем расположении духа. Ансельмо употреблял все усилия, чтобы разогнать тоску своего товарища, но это ему не удавалось: Бенедетто оставался молчалив и сосредоточен.

Когда они сходили с корабля в Лионе, Ансельмо многозначительно шепнул товарищу:

— Маглоар молодец, он прислал мне острую пилу!

— Пилу?— бессмысленно повторил Бенедетто. Разве он дал тебе пилу?

— Черт возьми, как ты глуп! Но подожди, после растолкую.

Со времени отъезда из Парижа Бенедетто был неузнаваем: в нем не осталось ничего от гордого Андреа Кавальканти, и временами он боялся сойти с ума.

Его поддерживала лишь мысль о миллионе, который его мать обещала выплатить иезуитам 25-го февраля. Этот миллион должен был достаться ему, но каким образом — он еще не придумал.

Сначала он надеялся, что Ансельмо сдержит слово и освободит его, но понемногу уверенность ослабевала, и когда 28-го января каторжники достигли Тулона, Бенедетто дошел почти до полного отчаяния.

В Тулоне с каторжников сняли железные ошейники, заменив их ножными браслетами, сводили в купальню и затем выдали обычную одежду ссыльных: желтые панталоны, красную куртку с желтыми рукавами и зеленую шляпу.

Ансельмо и Бенедетто были одного роста, и их сковали вместе; понтон номер два был назначен их жилищем — и они поселились в нем вместе с маленьким Царем Грызунов.

Скоро крыса сделалась любимицей всех каторжников, надсмотрщиков и сторожей, и редкий вечер проходил без представлений. Ансельмо выучил ее еще новым штукам. Иногда он спрашивал ее: «Маленький царек, какие чувства ты питаешь к королю, к закону и чиновникам?» И умный зверек низко кланялся на все стороны, скрещивая лапки на груди, поводя мордочкой, как бы шепча благословения, скромно опустив глазки. Когда же Ансельмо спрашивал: «Как наказывают осужденных на смерть?» — крыса падала навзничь, вытянув все четыре лапы, и оставалась лежать неподвижно, как мертвая.

Один Бенедетто не разделял общей веселости; глядя перед собой тупым и печальным взглядом, он содрогался всякий раз при прикосновении крысы. Насмешки Ансельмо над его «княжескими замашками» заставляли Бенедетто в ярости скрежетать зубами.

Единственным его желанием было освободиться от своего товарища, но на это было мало надежды после подслушанного им разговора Ансельмо с надзирателем. Когда надзиратель спросил бывшего аббата, отчего он не попытается отделаться от своего мрачного соседа, Ансельмо ответил, смеясь:

— Зачем же? Не все ли равно: Бенедетто или кто другой? Пусть его остается!

Как только надзиратель отошел, Бенедетто обратился к Ансельмо, дрожа от злобы:

— Отчего ты не избавишься от меня?

— Потому что мне трудно привыкать к новому человеку,— был равнодушный ответ,— меня ты ничуть не стесняешь, да и я тебе не помеха…

— Напротив, ты противен мне! — гневно перебил его Бенедетто.

— Право? Видишь ли, твоя откровенность нравится мне, и я не хочу расставаться с тобой.

— А если я убью тебя? — проскрежетал Бенедетто.

— Гм, молодчик, не слишком горячись! Во всяком случае, я могу сказать тебе, за что ты меня ненавидишь.

— Любопытно! Этого я и сам не знаю,— насмешливо ответил Бенедетто.

— За то, что, как ты думаешь, я обманул тебя, говоря о бегстве, и с тех пор не упомянул об этом ни слова.

Бенедетто что-то несвязно пробормотал, пристыженный тем, что аббат так легко проник в его мысли.

— Знаешь ты историю Брута, притворившегося безумным, чтобы вернее погубить Торквиния? — спросил Ансельмо с насмешкой.

Но Бенедетто был совершенный невежда, и классический пример ничего не говорил ему.

— Ты насмехаешься надо мной,— сурово сказал он.— Когда ты отдавал мне письмо для этого Маглоара, ты также меня обманывал?

— Ты так думаешь?

— Как, ты еще спрашиваешь? Неужели же твой Маглоар поможет нашему бегству?

— А если он уже помог?

Глаза Бенедетто широко раскрылись.

— Боже мой,— вздохнул Ансельмо,— сколько нужно труда, чтобы выдрессировать тебя.

Корсиканец закусил губу, Ансельмо же продолжал:

— Ты в самом деле хочешь бежать?

— Хочу ли я в самом деле? Я бы дал отрубить себе правую руку, если бы кто-нибудь пообещал освободить меня отсюда к известному дню! — воскликнул Бенедетто.

— К какому дню?

— 24-го февраля вечером я должен оставить Тулон.

— А, даже должен! Решительно сказано!

— Не насмехайся, я должен быть свободен, иначе…

— Что иначе?

— А ты не выдашь меня?

— Твоя осторожность немного запоздала,— сухо ответил Ансельмо,— но, во всяком случае, чтобы успокоить тебя, могу уверить, что вовсе не в моих интересах выдавать тебя! Посмотри на меня! Я могу освободить тебя — это так же верно, как то, что я стою перед тобой!

Бенедетто вскрикнул.

— И это правда? — едва переводя дыхание, спросил он.

— Зачем бы я стал обманывать тебя? Нет, Бенедетто, будем откровенны друг с другом. Я предложу тебе мои условия, и если ты их примешь, то 24-го февраля, вечером, будешь свободен.

— Скажи твои условия,— тихо произнес Бенедетто.

— Отдай мне четверть из миллиона, которого ты добиваешься, и мы будем квиты.

Корсиканец с ужасом посмотрел на аббата.

— Откуда ты знаешь? — пробормотал он.

— Что ты имеешь в виду миллион? Да из твоих слов. 24-го февраля и «миллион» — суть, альфа и омега твоих помышлений — ты и во сне беспрестанно повторяешь эти слова. Ты хочешь быть свободным 24-го числа, чтобы украсть эти деньги. Укради их, но отдай мою долю!

— И ты требуешь?…— прошептал корсиканец.

— Только четверть суммы, хотя я мог бы рассчитывать и на половину. Но я не корыстолюбив.

— Как же ты устроишь наше бегство? — поинтересовался Бенедетто после минутного молчания.

— Это уж мое дело: у меня есть помощник, на которого я могу вполне положиться!

— Помощник? Как же это может быть?