Эрнест Капандю - Рыцарь в черном плаще Страница 16

— Следовательно, под этими домами проложен подземный ход. Продолжай, — обратился Фейдо к Жакоберу.

— Я хотел оставить моих товарищей, — продолжал агент. — Исаак взял меня под руку, говоря, что он и Зеленая Голова проводят меня до моей квартиры. Я понял их намерение и повел в комнату на Пробитой улице. Все, что они там увидели, могло их убедить, что я сказал им правду. Исаак выглядел довольным.

— Ты будешь хорошим товарищем, — сказал он, — и завтра тебя испытают.

— Завтра? — спросил я. — Где? Когда? Как?

— В восемь часов на площади Мобер, в трактире, а потом перед Петушиным Рыцарем!

Не дав мне ответить, он ушел вместе с Зеленой Головой. С этой минуты я не видел никого, но принял такие меры предосторожности, что теперь, когда я говорю с вами, ваше превосходительство, уверен, что, какую засаду ни расставили бы под моими ногами, обо мне не знают ничего. Сегодня утром я три раза переодевался и перекрашивал лицо.

— А сегодня вечером, — спросил начальник полиции, — ты пойдешь в трактир на площади Мобер?

— Пойду.

Беррье многозначительно взглянул на начальника полиции.

— Пройди в кабинет № 7 и жди, — сказал начальник полиции агенту, — через десять минут ты получишь мои распоряжения.

Жакобер поклонился и открыл дверь; в передней стоял посыльный.

— В седьмой, — просто сказал Фейдо. Посыльный кивнул, сообщая, что понял, о чем речь.

Дверь закрылась. Беррье стоял в другом конце кабинета. Он открыл вторую дверь в ту самую минуту, как первая затворилась, и позвонил. Вошел человек.

— Жакобер не должен ни с кем видеться или говорить, — сказал он.

Потом он закрыл дверь. Начальник полиции и секретарь остались одни.

— Каково ваше мнение? — спросил Фейдо.

— Распорядитесь наблюдать за этим человеком до нынешнего вечера так, чтобы были известны каждое его слово, каждый его поступок. Расставьте двадцать пять преданных агентов в домах поблизости площади Мобер и велите дозорным ходить по улицам, смежным с этими двумя пунктами. В восемь часов дайте Жакоберу возможность войти в дом на площади Мобер, а в половине девятого велите напасть и на этот дом, и на тот, который находится напротив монастыря Святого Иоанна Латранского. Когда полицейские окружат весь квартал, никто из разбойников не скроется.

— Я совершенно согласен с вами. Мне остается прибавить к вашему плану только еще одну деталь. Прикажите исполнить все сказанное вами; Жакоберу не сообщайте об этих распоряжениях. Вызовите его в свой кабинет и узнайте, каким способом он намерен достичь цели. Предоставьте ему действовать со своей стороны, пока мы будем действовать с нашей.

— Слушаюсь.

— Вы одобряете мои поправки к вашему плану?

— Они существенно улучшили его.

— Если так, любезный Беррье, то идите и отдайте все необходимые распоряжения.

Беррье вышел. Фейдо подошел к камину и, очевидно, глубоко задумался. Постучали в дверь. Вошел лакей, держа в руке серебряный поднос, на котором лежало письмо, запечатанное пятью печатями.

— Кто это принес? — спросил Фейдо, рассматривая печати, на которых не было герба.

— Лакей не ливрейный, — отвечал слуга. Начальник полиции сорвал печати, разорвал конверт и открыл письмо. В нем заключалось только две строчки и подпись. Фейдо вздрогнул.

— Ждут ответа? — спросил он.

— Словесного, ваше превосходительство.

— Скажите «да».

— Герцог де Ришелье! Чего он от меня хочет? «Важное дело, нетерпящее отлагательства», — продолжал Фейдо, перечитывая письмо в третий раз. — Конечно, я поеду.

Он позвонил и приказал вбежавшему лакею:

— Лошадей!

Потом сел за бюро и, быстро написав несколько строчек на очень тонком листе бумаги, сложил этот письмо так, что его можно было спрятать между двумя пальцами. Потом он раскрыл перстень на безымянном пальце левой руки, вложил бумажку внутрь перстня и закрыл его.

— Карета подана!

Фейдо взял шляпу и перчатки.

XI

Сабина Даже

На синем фоне золотыми буквами сияла надпись: «Даже, придворный парикмахер».

Эта вывеска красовалась над салоном, который располагался на нижнем этаже дома между улицами Сен-Рош и Сурдьер, напротив королевских конюшен.

В середине салона была стеклянная дверь с шелковой красной занавесью, с каждой стороны двери стояли тумбы, на которых располагались восковые бюсты женщин с живописными прическами. От каждого бюста шел двойной ряд париков всех видов и форм, напудренных добела, позади париков стояли склянки с духами, различные вазы и ящики с пудрой, мушками и румянами.

Салон принадлежал Даже, придворному и самому модному парикмахеру.

«Даже, — утверждают мемуары того времени, — не знал равного себе в своем искусстве. Гребень его хвалили больше, чем кисть Апеллеса или резец Фидия. Он обладал редким умением подгонять прическу к выражению лица, умел придать взгляду особую выразительность посредством одного локона, а улыбка получала очаровательную живость от взбитых им волос».

Старость — эта великая победительница кокетства (опять же по словам современников) и та исчезала под искусной рукой Даже. Он был парикмахером герцогини де Шатору, с ее легкой руки Даже и пошел в гору. Он имел салон в Париже, но постоянно находился в Версале.

Впрочем, парикмахер громогласно заявлял, что не согласился бы причесывать никого и нигде, кроме как в королевской резиденции. Буржуазия и финансовый мир были предоставлены его подмастерьям, которых он называл своими клерками.

Это было обидно для парижан и в особенности для парижанок, но слава Даже была так велика, что столичные дамы охотно соглашались причесываться у его клерков.

Быть клиентом Даже считалось престижным. Мужчины и женщины валили в салон придворного парикмахера.

В тот день, когда в кабинете Фейдо де Марвиля происходили вышеописанные сцены, толпа желающих была больше, чем обычно, так что не все смогли поместиться в салоне — половина людей стояла на улице. По всей видимости, они были чем-то встревожены и обеспокоены. Чувствовалось, что ими руководит не одно лишь желание поправить парик или завить себе шиньон, но и нечто иное.

Внутри салона, как и снаружи, царило то же волнение. Все непрестанно говорили, спрашивали друг друга, отвечали вполголоса и как будто бы по секрету.

В одной группе, стоявшей прямо напротив полуоткрытой двери салона, шел особенно оживленный разговор.

— Какое несчастье, милая Жереми, — говорила одна из женщин.

— Просто ужасно, — подхватила вторая.

— А мэтр Даже еще не возвращался?

— Может быть, ему вовремя не сообщили, любезный месье Рупар.

— Как это — не сообщили, мадам Жонсьер? Но ведь вы же находитесь в самом непосредственном отступлении от предмета, в самой ясной аберрации, как говорил д'Аламбер.