Коммодор Хорнблауэр - Сесил Скотт Форестер Страница 16

«Лотос» шел головным. Викери, командир шлюпа, был избран Хорнблауэром из всех капитанов эскадры как человек с самыми крепкими нервами; можно было не сомневаться, что он пойдет вперед, не дрогнув перед опасностью. Конечно, Хорнблауэр предпочел бы сам идти впереди, но в этой операции находиться в тылу было опаснее — передние корабли могли проскочить, пока артиллеристы на берегу добрались бы до своих пушек и успели бы навести их на цель — а «Несравненный», как самый крупное судно эскадры, с толстой обшивкой, менее уязвимый для огня береговых батарей, пойдет последним, в готовности оказать помощь любому подбитому кораблю, а если придется — и взять его на буксир. Хорнблауэр увидел, как на «Лотосе» поставили марселя, шлюп подвернул и начал удаляться. Следующим шел тендер «Клэм» — самый хрупкий из всех. Одного-единственного меткого ядра достаточно, чтобы пустить его ко дну, а значит, именно «Клэм» должен иметь максимальные шансы проскочить благополучно. За тендером тяжело переваливались на волнах два бомбардирских судна и, наконец, второй шлюп, «Ворон», — как раз перед «Несравненным». Хорнблауэр с удовольствием бы посмотрел, как его командир, Коул, будет вести себя в бою. «Несравненный» замыкал строй эскадры, подгоняемый сильным бризом с правой раковины. Хорнблауэр наблюдал, как Буш обстенил бизань-марсель, чтобы удержать четкую позицию по корме «Ворона». На фоне грациозных элегантных маленьких шлюпов, громоздкий двухдечный линейный корабль казался особенно неуклюжим.

Вот уже показалась и Швеция — мыс Каллен слева по курсу.

— Прикажите бросить лаг, мистер Харст.

— Есть, сэр!

Хорнблауэр заметил, что Харст поглядывает на него несколько искоса; очевидно, он никак не мог сообразить, для чего человеку, находящемуся в здравом уме, понадобилось бросать лаг, когда через несколько минут корабль может попасть под обстрел. Однако Хорнлауэр хотел знать, сколько еще придется находиться в напряжении и, к тому же, какой смысл быть коммодором, если нельзя позволить себе некоторые причуды? Мичман с парой старшин побежали на корму с лагом и песочными часами; скорость корабля была достаточно велика, чтобы руки старшин, удерживающие лаглинь подрагивали от напряжения.

— Почти девять узлов, сэр! — доложил мичман Харсту.

— Почти девять узлов, сэр! — доложил Харст Хорнблауэру.

— Очень хорошо.

Значит, пройдет добрых восемь часов, прежде чем они обогнут Сальтхольм и будут в относительной безопасности. Справа по носу показался берег Дании, слабо различимый в предрассветной мгле. Пролив быстро сужался. Хорнблауэр представил сонных часовых и дозорных, которые всматриваются со своих постов в едва видимые паруса, вызывают своих сержантов и сержанты сонно выходят, чтобы проверить доклады часовых, а потом торопятся, чтобы уведомить своих лейтенантов. Барабаны бьют тревогу и артиллеристы бегут к пушкам. На датском берегу они готовятся к стрельбе; датчане — союзники Бонапарта и любой парус для них означает приближение врага. А на шведском? На что решился Бернадотт в течение нескольких последних дней? Остался ли бывший наполеоновский маршал нейтральным или в последний момент решил бросить вес Швеции на чашу весов своей родной страны?

Вот и низкие утесы Эльсинора, а вот верхушки колоколен Хельсинборга, спускающиеся к порту, и крепость, царящая над городом. «Лотос», почти на милю впереди, должен уже подходить к горловине пролива. Хорнблауэр направил свою подзорную трубу на шлюп: его реи перебрасовывались к повороту, но до сих пор не прозвучало ни одного выстрела. Следом повернул «Клэм». Дай Бог, чтобы неуклюжие бомбардирские кечи не подвели. Ага, вот оно — глухой тяжелый рокот первого пушечного выстрела и, следом за ним, рев залпа. Хорнблауэр перевел подзорную трубу на шведский берег. Над ним не было видно ни одного дымка. Теперь снова на датскую сторону. Появились клубы дыма, которые, правда, быстро развеялись на свежем ветре. По команде Буша рулевой повернул штурвал на одну-две рукоятки, готовясь к повороту; Эльсинор и Хельсингер неожиданно оказались совсем близко. Пролив шириной всего в три мили и Викери на «Лотосе» четко исполнял полученный приказ, придерживаясь левой кромки фарватера: в двух милях от Дании и только в одной миле от Швеции, а остальные корабли эскадры шли точно за ним. Если заговорят шведские пушки, к тому же хорошо наведенные, эскадра получит чувствительный удар.

Три всплеска на поверхности моря на правом траверзе; хотя ядра, оставившего их, было не разглядеть, в том, что именно оно сомневаться не приходилось. Правда, последний всплеск находился, по крайней мере, в кабельтове от борта. Шведские пушки все еще не стреляли; Хорнблауэру очень хотелось, чтобы кто-нибудь объяснил ему причину — то ли шведские канониры были захвачены врасплох, то ли получили приказ не открывать огня. Эльсинор был уже позади траверза. Пролив начал расширяться. Хорнблауэр со щелчком сложил подзорную трубу, ощущая некоторое разочарование. Теперь ему трудно было понять, из-за чего он так беспокоился. Представив себе карту пролива, которую он так внимательно изучил накануне, Хорнблауэр сделал вывод, что пройдет еще около часа, прежде чем эскадра вновь приблизится к берегу на расстояние пушечного выстрела — там, где фарватер проходил вблизи шведского острова Гвен — или как там еще произносится это название на варварских северных языках. Эта последняя мысль заставила его оглядеться по сторонам. Браун стоял на своем посту, на шканцах, рядом с коммодором — как это и должно быть. Опершись руками о планширь, он разглядывал шведский берег. Хорнблауэр не видел его лица, но каждая черточка фигуры Брауна выражала готовность к немедленному действию. Бедняга, сколько раз он разглядывал незнакомые берега, на которые ему так никогда и не довелось ступить. Вообще, мир полон несправедливостей, но Брауна Хорнблауэру почему-то было особенно жалко.

Наконец солнце выглянуло из-за холмов Швеции, и они как бы раздвинулись, открывая долину. Все обещало прекрасный солнечный день. Потеплело: тень от такелажа бизань мачты передвинулась со шканцев и Хорнблауэр вдруг почувствовал, что он застыл и продрог — так долго он принуждал себя стоять неподвижно. Он пару раз прошелся взад и вперед по шканцам, восстанавливая кровообращение, и вдруг новая мысль озарила его — оказывается, он хочет завтракать! Прекрасные видения дымящихся чашек с кофе пронеслись перед его мысленным взором и тут же, с чувством глубочайшего разочарования он вспомнил, что на корабле, приготовленном к бою, с погашенным на камбузе огнем, он не имеет никаких шансов получить горячей пищи. Разочарование было столь острым, что Хорнблауэр был вынужден виновато признать в душе, что шесть месяцев, проведенных на берегу, разбаловали