Владимир Понизовский - Ночь не наступит Страница 16

— Все, кажется, — с облегчением вздохнула Зиночка, распрямляясь и вытирая кружевным платком нос.

«Вульгарно, — в который раз подумал Виталий Павлович. — Да что с нее взять?»

Ротмистр взял листы, быстро проглядел их:

— Превосходно. Поставьте число и подпишите. Как всегда, псевдонимом.

Девушка вывела: «Антуанетта».

— Поздравляю вас, в появлении сегодняшнего манифеста государя — и ваша заслуга.

Зинаида Андреевна зарделась. «Ну, твоя-то заслуга ничтожна, — подумал, продолжая благодушно улыбаться, Додаков. — А вот моя бесспорна. С обнародованием манифеста начинается новая эпоха в истории России, и нам наконец-то развязаны руки. Большой день!..»

Додаков собрал бумаги, сложил и спрятал во внутренний карман — портфелям он не доверял.

— Итак, Зинаида Андреевна, до следующего понедельника. В это же время, на Стремянной, нумер пятнадцать...

— Квартира три в бельэтаже, — повторила, кивая, девушка.

— Совершенно верно. И у меня к вам просьба: попытайтесь расположить к себе господина первого инженера.

— Что вы хотите этим сказать? — Зиночка открыто посмотрела в лицо Додакову.

Он слегка смутился:

— Видите ли... Поймите меня правильно. В определенных обстоятельствах самый неприступный мужчина, вспомните хотя бы филистимлянку Далилу...

— Кажется, это та, которая стала любовницей Самсона и срезала его волосы?

— И он лишился своей силы. Слабая женщина победила титана.

— Значит, и я должна стать любовницей инженера? — глаза ее простодушно глядели из-под челки.

— Ну, зачем же так упрощать? Есть пределы...

— А почему бы и нет?

Она улыбнулась, так что обнажились скошенные чистейшие зубки.

«Ого! Вот это зверек! Темна вода во облацех... Далеко ты пойдешь, прелестница Далила, — оценивающе посмотрел на нее Виталий Павлович. — Далеко».

Он поглядел на часы, поднялся:

— Вас проводить до извозчика, сударыня?..

Того же четвертого июня около полуночи в полуподвале серого дома на Петербургской стороне, на Александровском проспекте проходило еженощное собрание. В круглой комнате с низким, поддерживаемым двумя колоннами потолком сошлось десятка три мужчин, по виду своему — приказчиков, мастеровых, дворников, половых и извозчиков. Многие стояли, подперев стену и расставив натруженные ноги, кое-кто сидел на скамьях, упершись ладонями в колени. Курили махру.

За единственным в комнате столом располагался грузный краснолицый мужчина — рыжебородый, с золотой цепочкой, провисавшей на жилете, с массивными кольцами на толстых пальцах. На столе слева от него возвышалась стопка тетрадок, правый ящик стола был немного выдвинут, и в нем поблескивала горка серебряной мелочи — гривенники и пятиалтынные, ворохом лежали рублевки.

— Голубь!.. Лапоть!.. — выкликал рыжебородый, и мужики, отрываясь от стены, по очереди подходили к столу, выпрастывали из карманов зипунов замусоленные тетрадки, переступая с ноги на ногу, листали их и докладывали:

— Принял я Залетнова у Пассажа в восемь. От Пассажа он поехал на Галерную, в дом Онуфриева. Пробыл до часу пополудни. Оттудова пехом до Почтовой. Осторожничал, в витрины глядел, петлял...

— Умник полный день отсиживался дома, на фатере. В десять тридцать к нему пришел известный Штоф, а следом дамочка незнакомая, назвал ее Канарейкою... В час с четвертью оба вышли с товаром, взяли ваньку — вон его, Тимофеича, он поддежуривал — и отбыли. А Умник так все и отсиживался, пока я смену передал.

— Доставил я их, ваше благородие, Штофа и птичку, на Перинную, к дому мещанина Фомкина, — подхватывал Тимофеич, поигрывая кнутовищем в заскорузлых пальцах. — Там у меня взял их вот он, Сучок...

Каждый, отчитавшись, с угрюмой почтительностью клал свою тетрадку на стол. Рыжебородый заглядывал в нее, переспрашивал:

— Сколько, гришь, срасходовал? Трешницу? Ого-го, мотягой стал, разорить нас совсем хочешь. Куда срасходовал? На билет конки... так, билет в наличии, на чайную — это изымем... Плюс... Плюс... Минус... Получай два с полтиной и бога не гневи, — он запускал руку в ящик, доставал бумажки и серебро, отсчитывал на сукне, наблюдал, как мужик, жадно торопясь или медленно, с достоинством сгребает в ладонь деньги, и вызывал следующего.

Это был ежесуточный сбор филеров — агентов наружного наблюдения Петербургского охранного отделения. Филерская служба существовала в столице и по всей Российской империи издавна, можно сказать, издревле, и дополняла собой службу секретных агентов-осведомителей. О филерах в народе знали. Им дали кличку: «гороховые пальто», — дали ошибочно, полагая, что они состоят на службе в управлении полиции на Гороховой, и не подозревая о сером доме на Александровском проспекте, рядом с Петропавловской крепостью. Вряд ли догадывались в народе и о том, какой густой была эта сеть. Не считая сотрудников, которые персонально прикреплялись к наблюдаемым личностям, а также специального летучего филерского отряда и извозчичьего двора с экипажами и «ваньками», ничем не отличавшимися от всех прочих «ванек» и экипажей, множество агентов несли дежурство на столичных улицах. На Невском за день сменялось сорок пять постов, на Морской и у арки Генерального штаба — двадцать четыре, в районе департамента полиции — двенадцать. И так по всему Санкт-Петербургу. И это не считая особой службы по охране двора и царствующих особ. Здесь, у дворцов, в районах загородных резиденций, в императорских театрах и прочих посещаемых августейшей фамилией местах их была тьма-тьмущая.

Служба у филеров была вроде бы попроще, чем у внутренних агентов. Однако и у этой профессии существовали свои сложности и хитрости. Филеру не нужно было знать ни фамилии человека, за которым он следил, ни кто он — подозрительный интеллигент, социалист или, напротив, преданнейший государю предприниматель или даже князь. Агент, приставленный к интересующему начальство лицу, должен был или неусыпно следить за его домом, или «принять» его у назначенного пункта и не упускать из виду, пока не сдаст своему сменщику. А это очень часто оказывалось совсем непростым делом, требовавшим сноровки, лисьей осторожности, ловкости, опыта и недюжинной физической выносливости: у филера должны были быть крепкие ноги, отличное зрение, превосходный слух, цепкая память и такая невыразительная внешность, которая, как гласила инструкция, «давала бы ему возможность не выделяться из толпы и устраняла бы запоминание его наблюдаемыми». И однако же, дом на Александровском проспекте располагал мастерами наружного наблюдения в достаточном количестве: всем требованиям удовлетворяли бывшие тюремные надзиратели и раскаявшиеся уголовники, хотя согласно той же инструкции департамента полиции филеры должны были набираться исключительно из запасных унтер-офицеров гвардии, армии и флота по предъявлении отличных рекомендаций от войскового начальства.