Джек Данн - Тайная история Леонардо да Винчи Страница 16

Леонардо пробирался через толпу в поисках Сандро и Зороастро, и наконец Никколо крикнул:

— Вот он! — и указал на фигуру, что махала рукой и звала Леонардо.

Они поспешили к Зороастро.

— Я видел, ты вроде говорил с Николини, — сказал ему Леонардо.

Зороастро взглянул на него удивленно.

— Итак, все эти россказни о твоем изумительном зрении в конце концов оказались неправдой: в темноте ты видеть не можешь, — заметил он. — Нет, Леонардо, я не смог подобраться ни к мессеру Николини, ни к мадонне Джиневре. Зато твой друг смог. Смотри!

Зороастро указал на первые коляски шествия, что медленно ехали на юг, ко дворцу Синьории и древней церкви Санти Апостоли.

Леонардо увидел человека, который походил на Боттичелли, в роскошной коляске, украшенной флагами Пацци.

— Это Сандро, а дама рядом с ним — Джиневра, — сказал Зороастро. — А синее и белое — родовые цвета Николини.

— Что он делает в коляске Николини?

— Сам Николини скачет сразу за братьями Пацци. Возможно, он войдет с ними в церковь и коснется священных кремней. Это весьма почетно.

— Так ты не смог подойти ближе и поговорить с ними? — сказал Леонардо.

Хотя процессия двигалась медленно, в этой толпе держаться наравне с коляской Джиневры и Сандро было невозможно.

— Подойти близко никто бы и не смог. Охранники Пацци тут же всадили бы мне копье в грудь. Но Сандро видел, как я прыгал и махал ему.

— И… что же?

— И крикнул, что он встретится с тобой в «Уголке дьявола», после полета птицы. Думаю, там он тебе все объяснит.

— А что Джиневра? — нетерпеливо спросил Леонардо.

Зороастро пожал плечами.

«Удастся ли всем нам встретиться позже? — подумал Леонардо. — Но Николини, этот торговец бараниной, наверняка попытается посадить ее на привязь».

— Скажи, как она выглядела?

— Трудно было рассмотреть, Леонардо. Счастье еще, что я Сандро признал. — Зороастро помолчал, словно взвешивая каждое свое слово. — Но по-моему, выглядела она заплаканной, щеки у нее казались мокрыми. Впрочем, кто знает? Факелы отбрасывают странные тени.

— Я должен увидеться с ней! — заявил Леонардо, разгораясь гневом.

«Никому не остановить меня, — думал он, — особенно мессеру Николини!» Но даже в гневе, обращавшем в кошмар все, что он видел и слышал, Леонардо сознавал, что должен набраться терпения и выждать.

Они двигались на север, к великому Дуомо, а Никколо продолжал болтать; вновь обретенная свобода и безумие святого праздника приводили его в восторг. Чудесным образом он снова превратился в мальчишку.

— Я услышал от тех дам и еще кой-какую чепуху, — сообщил он, выворачивая шею, чтобы не упустить из виду ни пяди кипящей, освещенной факелами улицы.

Массивный конь вздыбился, скинув седока на камни, уложенные еще римлянами; те, кто следовал за ним в шествии, шли дальше, словно это была торба, оброненная путником. Хотя блокнот для зарисовок свешивался с пояса Леонардо и бил его по ногам, Леонардо не спешил подтянуть его. Мысли его метались между Николини и Джиневрой.

— Кое-что тебя, наверное, заинтересует, мастер Леонардо, — говорил Никколо. — Особенно их доморощенный рецепт краски, которой можно красить все: рог, перья, мех, кожу, волосы, что угодно и в какой угодно цвет. Быть может, тебе захочется подвергнуть проверке их рецепты?

Уж не мелькнула ли в его голосе нотка сарказма? Не дожидаясь ответа Леонардо, он продолжал:

— Надо, говорили они, взять дождевую или ключевую воду, смешать с мочой пятилетнего ребенка, добавить белого уксуса, извести и дубовой золы и выпаривать, пока состав не уменьшится на треть. Потом пропустить смесь через кусок войлока, прибавить квасцы, немного краски того цвета, какой надобен, — и погрузить вещь в состав на столько времени, сколько необходимо, чтобы ее покрасить.

Не слушать мальчика Леонардо не мог: он собирал сведения в соборе своей памяти, как научил его Тосканелли. Леонардо сотворил свой собор по образу великого Дуомо, хотя, сравнивая свое мысленное творение с созданным Джотто и Брунеллески бриллиантом короны Флоренции, понимал, что Дуомо — недостижимый идеал. То было совершенство.

Он поместил рецепт в нише баптистерия, где тот окрасил алым воду причудливого фонтана, который бил из искаженного гримасой лица нареченного Джиневры.

Ибо Леонардо думал о крови.

На виа дель Пекоре, близ еврейского гетто и квартала шлюх, но все же неподалеку и от баптистерия и большого собора Санта Мария дель Фьоре, известного как Дуомо, на шесте было вывешено предупреждение:

«Великолепная и властительная Синьория объявляет и утверждает, что, поскольку, как ей стало известно от некоторых граждан Флоренции, в городе ожидается большое скопление конной стражи и иных всадников, то, буде случится такое, что вооруженные всадники затопчут конями, поранят копьем или нанесут иные повреждения, смертельные или нет, любому, невзирая на положение и титулы, в означенный вечер Пасхи, никто из городских властей, а равно и горожан не должен ни вызывать их в суд, ни преследовать любым иным способом. Ибо за все это ответственна Синьория».

Леонардо уделил объявлению лишь столько внимания, сколько понадобилось, чтобы взглянуть на него, потому что подобные заявления всегда вывешивали на столбах в дни священных праздников и карнавалов, когда повсюду разъезжала стража.

Переполненные улицы и переулки вокруг виа деи Серви провоняли навозом, ведь там скакали на конях сотни приверженцев Медичи. Шествие Медичи, двигаясь навстречу Пацци, медленно приближалось к собору. Процессию эту составляли отряды по дюжине, как предписывал закон, человек в каждом: двенадцать — апостольское число.

Частенько стычки между отрядами враждебных семейств превращали праздники в битву. Чаще, впрочем, поваленными и покалеченными оказывались не благородные зачинщики, а любопытствующие зеваки. Все отпрыски знатных родов, что поддерживали Медичи, — Нерони, Пандольфини, Аччиоли, Альберти, Руччелаи, Аламанни — были здесь, с оружием в руках и в цветах Медичи; и Джулиано и Лоренцо, великие предводители сборных отрядов, тоже были верхом — они скакали на одинаковых мышастых конях, подаренных королем Неаполя Фарранте.

Процессия Пацци приближалась; скоро будут слышны звуки труб, на которых играют пажи в первых рядах их охраны.

— Сандро очень рискует, принимая участие в процессии Пацци, — сказал Леонардо, когда они подходили к собору. — Это компрометирует его, ведь он близкий друг Медичи. Мне все это не нравится, и особенно я тревожусь за Джиневру. Надеюсь, Великолепный держит в руках своих людей: уверен, что этой ночью им захочется пролить немного крови Пацци.