Эндрю Ходжер - Храм Фортуны II Страница 16

Имена эти много чего говорили знатокам — а таковых в амфитеатре было большинство, поэтому толпа отчаянно завопила, предвкушая первоклассное зрелище.

Под рев труб на арене появились оба гладиатора.

Мирмиллон — тяжеловооруженный воин, в панцире, со щитом и мечом, в высоком шлеме с изображением рыбы на забрале, и ретиарий — голый, в одной только набедренной повязке, с трезубцем и сетью в руках. Высокий, стройный, мускулистый, с блестящей смуглой кожей он вызвал вздох восторга на трибунах, хотя, конечно, Кронос — это свой, а тот — гастролер из Греции. Но его слава успела уже дойти и до Рима, а потому обоих встретили громкими криками, поровну разделив симпатии.

— Ну, друзья, на кого ставите? — спросил Друз, нервно подергиваясь. — Я бы предпочел мирмиллона.

— Приму, пожалуй, — сказал Пизон. — Тысяча, один к одному.

— Мелко играешь, — улыбнулся Друз. — Ладно, идет.

Флакк повернулся к Сабину.

— А ты, трибун?

Тот пожал плечами.

— Выбирай ты, достойный Флакк.

— Ну, пусть будет мирмиллон. Друзу сегодня везет, надо следовать его примеру. Тысяча, идет?

— Хорошо, — согласился Сабин без особого интереса.

Между тем представление противников закончилось, они взмахами своего оружия приветствовали публику и изготовились к бою.

По сигналу труб поединок начался.

Мирмиллон сразу устремился в атаку, выставив меч вперед; фессалиец отступал. Кроносу тяжело было преследовать подвижного противника, и он остановился, переводя дыхание. Гермес качнул сетью, широко улыбнулся и запел:

Nonte peto, piscem peto,

Quid me fugis, galle?

He убегай так быстро, ибо

Не ты мне нужен, друг, а рыба!

Эта песенка-дразнилка уже несколько веков постоянно звучала в римских амфитеатрах, когда схватиться один на один предстояло ретиарию — вооруженному сетью и трезубцем, на манер рыбака, и мирмиллону, на шлеме которого была изображена рыба. И — непонятно почему — она всегда приводила в ярость «рыбу» и привлекала Симпатии публики к «рыболову».

Так случилось и на этот раз. Трибуны одобрительно захохотали, а мирмиллон, покраснев от злости, снова бросился в атаку.

Теперь уже ретиарию пришлось туго. Он с трудом уворачивался от ударов и забыл даже о своей сетке. Кронос, громко сопя, упорно наступал, немилосердно потея под своими тяжелыми доспехами.

Вот он чуть не вышиб трезубец из руки противника, но тот в последний момент сумел удержать оружие. Устав от напряжения, Гермес бросился бежать вокруг арены. Разочарованный топот зрителей показал, что они не в восторге от такого маневра. Мирмиллон продолжал преследование, но ему было очень неудобно передвигаться по песку.

— Давай! Давай! — выкрикнул Друз. — Сейчас ты его достанешь! Он уже твой! Вперед!

— Да Гермес просто заманивает его, — ответил Пизон, чувствуя, как тысяча ауреев медленно, но неотвратимо уплывает от него. — Сейчас вымотает, а потом ударит. Уж я знаю этого парня, видел его в Антиохии.

— Может, в Антиохии он и герой, — заметил Помпоний Флакк, — но здесь Рим, а это совсем другое дело.

Вителлий с шумом втянул огромный глоток вина и потянулся за финиками. Он был в прескверном расположении духа из-за потерянных в предыдущем бою денег.

Ретиарий, приплясывая, уходил все дальше, зрители топали все громче, Друз кипятился все больше.

— Да что это за комедия? — крикнул он. — Я же их предупреждал! А ну, давай, дерись, трус!

— Irrumator! — грязно выругался Пизон и тут же прикусил язык, бросив испуганный взгляд на Ливию.

Но императрица, похоже, ничего не услышала, погруженная в собственные мысли.

Вдруг ретиарий, продолжая свой бег, неловко споткнулся и полетел на песок. Яростно взвыв, Кронос бросился на него, занеся меч. Но это был лишь обманный маневр. Ловкий фессалиец молниеносно вскочил и метнул свою сеть в потерявшего бдительность противника. Бросок не достиг цели, сеть не опутала мирмиллона, но один из свинцовых шариков, прикрепленных к ее краям, угодил в глаз Кроносу.

Тот зажмурился, неловко взмахнув мечом, и отступил на шаг. И тут же трезубец ретиария обрушился на его запястье. Меч вырвался из руки и, сверкнув серебряной рыбкой в лучах солнца, подлетел вверх и упал на песок. Кронос остался безоружным.

Теперь тяжелые доспехи, предназначенные для защиты тела, лишь мешали ему. Он неловко топтался на месте, а Гермес бегал вокруг, не давая противнику возможности подобрать клинок и раз за разом взмахивая сетью.

Мирмиллону приходилось постоянно быть начеку, но вот он наконец не уберегся. Под оглушительный рев трибун ретиарий набросил на него сеть и с силой дернул. Кронос рухнул на песок и в тот же миг трезубец ретиария уперся ему в горло. Бой был закончен.

— Позор! — крикнул Друз. — Он же дал себя свалить, как мальчик. И это называется гладиатор!

Он решительно указал большим пальцем вниз, требуя добить побежденного. Но симпатии зрителей разделились, а с толпой в амфитеатре, как известно, не спорят.

— Прости его, — сказал Флакк. — Я ведь тоже проиграл. Но, обещаю тебе, Кронос еще не раз наполнит наши кошельки.

— Сопляк несчастный, — фыркнул Друз. — Так опозориться перед этой поганой Грецией.

Но видя, что большинство людей на трибунах просят пощадить гладиатора, медленно повернул большой палец вверх. Жизнь Кроноса была спасена. Радуйся, римский народ! Друз Цезарь — твой лучший друг и благодетель. Не забывайте этого!

Флакк с улыбкой вручил Сабину чек на полторы тысячи.

— Вот уж кому везет, — сказал он беззлобно. — Не хотел бы я играть с тобой в кости, трибун.

— Сыграем, сыграем, — оживился Друз. — Сегодня же вечером. Я устраиваю маленький банкет для друзей...

Тем временем Кронос ушел с арены, а Гермес принимал поздравления публики.

— Vicit! — громко объявил распорядитель, указывая на него пальцем. — Он победил! Аплодируйте ему, римляне!

Статус мирмиллона был определен термином «missus» — он проиграл, но сохранил жизнь. И теперь ему предстоит реабилитироваться в последующих выступлениях.

А потом выступали еще другие виды гладиаторов — крупелларии, секуторы, велиты. Напоследок сражались эсседарии, которые, на британский манер, выступали на колесницах, швыряя друг в друга тяжелые копья, а затем — если требовалось — схватываясь в рукопашной.

День клонился к вечеру, а солнце — к закату. Насытившиеся видом крови и смерти зрители начинали уже подумывать о праздничном ужине в кругу семьи и о продолжении обрядов в честь Богини пастухов Паллы, мирной Богини, которая не любила кровавых жертв.

Но вот снова в центр арены вышел распорядитель, уже изрядно уставший, и в очередной раз призвал к тишине, хотя люди уже и не очень вопили — у всех устали глотки от многочасового крика.