Жаклин Монсиньи - Княгиня Ренессанса Страница 16

Однако до собравшихся у ее постели не доносилось ничего, кроме едва уловимых вздохов, с трудом вырывавшихся из плотно сжатых губ.

– Мишель… – снова и снова повторяла умирающая. Откуда-то до нее доносится странное и прекрасное пение. Но слова песни путаются, сталкиваются…

Ночь проводя рядом с тайным ученьем,Днем в одиночестве силы тая,Светоч, покинув уединенье,Счастье несет тем, чья вера сильна…

Зефирина тянет дрожащие руки в пустоту. Ей навстречу движется Мишель Нострадамус… Он шествует прямо по облаку… Восторженная улыбка освещает лицо больной. Она силится встать, но чьи-то руки ласково удерживают ее. На лоб Зефирине кладут холодные примочки. Она отбивается. Ей очень хочется подойти к своему другу, молодому и очень ученому врачу и астрологу из Салон-де-Прованса. Он-то действительно любил ее… Ей не следовало покидать его, даже ради Гаэтана.

Доктор Нострадамус протягивает руку к молодой женщине. Он касается своими прохладными пальцами ее пылающего лба. От этого прикосновения больная сразу успокаивается.

«Вы позвали меня, и я пришел. Я люблю вас, Зефирина, и никогда вас не забуду… Вот почему я здесь… Ночью, сидя в своем кабинете, я услышал вас…»

«Я умираю, Мишель…» – со вздохом сказала она.

«Не сдавайтесь, боритесь, божественная Зефирина…»

«У меня больше нет сил, Мишель, я очень устала…»

«Ничего, сейчас вы примите питье, настоянное на травах Прованса, которое я приготовил специально для вас…»

В бреду Зефирина отчетливо видит Мишеля Нострадамуса. Он протягивает ей золотой кубок. От сильной жажды у Зефирины пересохло горло. Питье ей нравится, и она пьет, пьет, не останавливаясь, этот животворный напиток.

Ослабев от сделанного усилия, она снова падает на подушки. Мишель Нострадамус удаляется в облака.

«О, нет, нет, Мишель, не уходите… – кричит ему вслед Зефирина. – Если вы покинете меня, я умру…»

Она вся дрожит от негодования. Обратив взор к уходящему Нострадамусу, Зефирина молит:

«Помоги мне… наверное, если бы я захотела, моя судьба стала иной, Мишель?.. Скажи мне правду… Верно ли я поступила, убежав от него? Он лгал, говоря, что хочет сделать меня счастливой… Должна ли я была последовать за Гаэтаном? Мишель, вернись…»

Подчинившись умирающей, ясновидящий снова приблизился к ней. Его тонкие губы подули на веки Зефирины. Теплые ладони помассировали затылок и лоб. От этого прикосновения ей стало очень хорошо. Такое же ощущение мира и целительного покоя, как однажды ночью в Салон-де-Прованс[15], разлилось по всему телу. «Скоро солнце взойдет. Я больше не могу здесь оставаться… Верьте, однажды все прояснится… вы узнаете правду… Петух прокричал трижды… Мне надо спешить… Я люблю вас… теперь спите… спите, я так хочу, божественная Зефирина, моя родная, любовь моя…»

Зефирина немного успокоилась. Она поняла, что ее друг Мишель, преодолевающий, благодаря волшебству, время и пространство, глубокой ночью пришел к ней на помощь.

Ей хотелось позвать его:

– Нострадамус… Нострадамус!

Зефирина схватилась за чью-то руку. Веки ее чуть приоткрылись. Взор наткнулся на огромную тень, склонившуюся над ней.

– Княгиня смотрит на вас, монсеньор! – прошептал чей-то голос.

Губы Зефирины зашевелились. Она хотела заговорить, но ничего не получилось. Зефирина снова закрыла глаза.

– Боже милостивый, она скончалась, – простонала мадемуазель Плюш.

– Нет, я думаю, она спит…

В течение долгих восьми дней Зефирина находилась между жизнью и смертью.

После «посещения» Нострадамуса молодая женщина молча боролась с паутиной, пытавшейся затянуть ее в черную бездну.

Однажды утром Зефирина открыла глаза. Она была так слаба, что не могла позвать тень, которая, как ей показалось, спит на подстилке у очага. Она попробовала с большим трудом повернуться на постели. Какой-то шнурок был привязан к ее руке. Зефирина пошевелилась. Зазвенел колокольчик и разбудил спящую тень.

– Зефирина… Мадемуазель… Артемиза Плюш устремилась к больной.

– Santé… Sardine… Souci… Saucisse[16]…

На самом верху украшенного гербом балдахина, радостно захлопал крыльями Гро Леон.

– Маленькая моя Зефирина, э-э… ваша светлость… Как вы себя чувствуете? – спросила Плюш.

Не отвечая на вопрос, Зефирина обвела усталым взором роскошное убранство незнакомой ей комнаты. Что за двери из золоченого дерева, шкафы, столы и столики с выгнутыми ножками, сундуки, канделябры, искусно изготовленные из дерева и драгоценных металлов? Какой удивительный паркет с геометрическим рисунком и эти восточные ковры! Что это за мраморные статуи и современные полотна с так живо изображенными на них цветами и фруктами, развешенные по стенам, обитым гобеленами?

– Где я? – прошептала Зефирина так тихо, что Плюш едва расслышала.

– Как где, во Флоренции.

– Во… Флоренции! – повторила Зефирина.

– Во дворце Фарнелло…

– А-а…

– У князя Фарнелло!

– Фар… нелло…

Казалось, Зефирина не понимает.

– У вашего мужа, Фульвио Фарнелло… – мягко настаивала мадемуазель Плюш.

– У моего… мужа… – с трудом произнесла Зефирина.

Плюш была поражена ее бледностью, выделявшейся даже на фоне кружевной подушки, и совершенно безразличным взглядом.

«Лишь бы только разум ее окончательно не повредился…» – подумала добрая мадемуазель с тревогой.

А вслух сказала:

– Вы нас так напугали, моя маленькая Зефирина. Буквально все во дворце молились за вас и заботились, кто как мог. Сам монсеньор приходил к вашей постели каждую ночь. Он приказал разбросать на улицах вокруг дворца побольше соломы, чтобы заглушить стук проезжающих экипажей, так мучивший вашу бедную головку. Монсеньор Фарнелло уж и не знал, что делать… Он пригласил для вас самых лучших докторов и даже сельских лекарей, которых его светлость привез откуда-то издалека…

Добрая Плюш упорно била в одну точку. Но понимала ли Зефирина? Ее поведение заставляло усомниться в этом. Не ответив ни слова своей дуэнье, она отвернула голову, лежащую на батистовых подушках.

– Вам надо выпить немного куриного бульона, – решительно заявила мадемуазель Плюш.

Хлопнув в ладоши, старая дева позвала двух служанок с приветливыми лицами.

С их помощью Зефирина проглотила без всякого аппетита несколько ложек укрепляющего питья. Ей сменили рубашку.

«Да, ее не назовешь толстушкой, нашу красавицу, а уж как худа стала, как худа…» – размышляла Плюш.

Она с отчаянием смотрела на красивое, но ставшее почти прозрачным тело Зефирины.

Того же мнения был, похоже, и Гро Леон, который с грустью каркал: