Анатолий Коган - Замок братьев Сенарега Страница 16

Тудор знал теперь, как будет каждый проводить в замке свой день. Брат Конрад, к примеру, с зари был для всех тем, кем быть ему положено от творца, — веселым, добрым молодым товарищем. Опоясавшись же мечом для службы, становился совсем иным. Будто заслышав унылый рог, каждое утро сзывавший воинов — иноков на плац Мариенбургской крепости, рыцарь Конрад превращался в сурового и бдительного, недоступного прочей суете подтянутого коменданта. Двигался рыцарь тоже особым чином — размеренно и четко, не медленно и не скоро, как ученый конь королевского герольда, пересекающего площадь, дабы огласить указ. В этом тоже был свой смысл: все обойти, ничего не пропустить при осмотре, обо всем распорядиться, что замечено. И самого чтобы видели, особенно — ратники: начальник — да, бдит.

Василь, работник, начнет свой день тоже на заре. Позавтракав в трапезной для слуг возле кухни, Василь принимался, как говорил он, «робить». Быстро и весело, меча вокруг щепу, накалывал поленницу дров — на весь день, — иногда на два и три. Трусцой — рысцой, беря часть бабьей работы, носил в Аньолины бадьи ушатами воду. Пройдя затем на конюшни, осматривал седла и сбруи, неисправные оттаскивал к своей каморке, перед которой, на низенькой призбе, сноровисто чинил. Василь успевал управиться, когда к нему подходил Конрад фон Вельхаген, окончивший обход. Рыцарь подробно, не забывая ни единой мелочи, указывал Василю, в каком месте в стене следует укрепить камень, где в полотне ворот расшатан службою гвоздь, у какого порока — баллисты[33] или тяжелого арбалета — ослаб канат. Подходила стряпуха — сказать, что надо сделать в доме и на кухне, в кельях временных жильцов замка и его тюрьмы. Все наказы Василь выполнял в течение дня, порой и до обеденного часа. Для этого рядом с каморкой были выстроены маленькая кузня и столярня.

Мазо Сенарега, юный и стремительный, поспевал за обоими своими приятелями. Василю с утра помогал во всем, чем занимался работник, особенно — по кузнечному делу да столярному, не чураясь мелких поручений, положенных ученику. А наработавшись, наведывался к затону, где трудился в своем песке Мастер. Мессер Антонио тоже старался раскрыть перед мальцом основы своего искусства, беседовал с ним о гармонии в делах всевышнего и созданиях его, о законах природы и мастерства. Давал читать Мазо книги — единственное имущество, привезенное им в Леричи, наставлял в латыни, риторике и логике, математике и грамматике. От занятий с Василем у юного Сенарега умнели и крепли руки, с Мастером — голова. Иногда на берег, освободясь, к мессеру Антонио шел и Василь. Порой промеж обоими разгорался долгий спор, странно выглядевший между ними, такими разными. О чем, однако, спорили художник и работник, никто не знал: завидев, что ктото подходит, собеседники умолкали, а Мазо умел хранить тайну.

Порой Василь и Мазо, оседлав коней и взяв запасных скакунов, уезжали на охоту. Порой пропадали на несколько суток. Старшие Сенарега не мешали младшему брату в этих предприятиях, не запрещали помогать работнику, учиться у него рукомеслу. Старшие знали, все это — на пользу младшему. Подобие ученичества у Мастера — одобряли. Но были недовольны Мазо в другом. Младший брат не сочувствовал старшим в их собственных делах, не питал явно к ним и простого мальчишеского любопытства, куда уж — стремления учиться, перенимать. Видеть это бездетным старшим братьям было горько: наследника делу не было. Но не неволили юнца. Парень еще очень молод, пусть учится пока глаголу, охоте, ремеслу. Станет постарше — одумается, сделает верный выбор. Времени же приневолить еще останется, коль не возьмется Мазо в добрую пору за ум.

Старшие Сенарега, между тем, с упорством занимались делом, каждый — своим. Пьетро, помолясь поутру, каждый день рачительным хозяином обходил Леричи, любой непорядок подмечал, приказывал исправить. Амброджо большую часть дня проводил в своей комнате — сочинял деловые письма, приводил в порядок бумаги, продумывал ходы в излюбленной им золотой игре, ради новых удач и барышей. Море с Полем охраняли замок, но порою и здесь, неведомо как, появлялись безвестные люди — гонцы; одни просились к Пьетро, другие — кАмброджо, иные — к обоим братьям.

С утра до вечера, с разговорами и песнями занимались своими делами и прочие, кого Пьетро звал вилланами[34], простой замковый люд. Служанки и слуги скребли, мыли и чистили дом и службы, ходили за конями и скотом, ловили рыбу с челнов, не уплывая, однако, далеко. Иногда устраивались небольшие экспедиции, с оружием и под охраной воинов, — к противному берегу лимана, где на большой косе, между морской и пресной водою, в усыхающих летом озерцах — прогноях серебрились на солнце высокие кучи драгоценной соли. Первую приправу человеческой пищи, набив ею камышовые мешки, доставляли в замок. Потом — продавали заезжим гостям.

Были еще наемные ратники, конечно — сброд, зато — какой! Пан Юзек Понятовский в Кракове служил уже чуть ли не полковником, но потерял честь, зарубил в картежной драке товарища, да не в честном поединке — предательски, сзади, отчего и бежал за Поле. Кинсебеш, мадьярин, кого—то изнасиловал н убил. Для Ферондо, падуанца, Леричи стали прибежищем после того, как итальянские кондотьеры, будто сговорясь, перестали принимать его на службу, так плоха была его слава даже в этом разбойничьем товариществе. Буркам, турок, по сравнению с ним был сущим агнцом: пройдя доброе учение в алае[35] бешлиев — осман, он всего — навсего вырезал в Адрианополе семью кяфира[36] — грека, занимавшего, на беду Буркама, важную должность при особе великого визиря. Жил с ними в небольшой казарме близ ворот замка невесть за что изгнанный из орды татарин, жили там серб, еще один немец, литовец, богемец, датчанин, грек. Люди очень разные: убийца ел из одного котла с мечтателем — праведником, пират — с искателем истины, еретиком, католик — с гуситом. Соединяла их всех любовь к оружию, умение им пользоваться, всегдашняя готовность к лихой драке.

Рыцарь Конрад, хвала ему, управлялся с этой ватагой железной рукой. Как — то за супротивное слово, вымолвленное в строю, рыцарь — комендант на месте зарубил ослушника своим тяжелым мечом. Это помнили, за это его уважали и боялись. Может даже по — своему любили; нужен тяжкий удар меча, чтобы выбить такую искру из кремневого сердца наемного ратника.

Воины дежурили у ворот и в надвратной веже, на стенах, в башнях, выезжали с Конрадом или Юзеком в дозор вдоль берега, от замка особо не удаляясь. Каждый день на майдане за воротами упражнялись в конной и пешей рубке, в стрельбе из арбалетов и луков. Тудор с удовольствием наблюдал за ними в эхо время, лежа на боку в сторонке, или со стены, чувствуя в деснице горячий зуд, тянувший ладонь к сабельной рукояти. Но нет, этого дозволить себе здесь он не мог. Тяжесть и точность Тудоровых ударов не должны были здесь быть известны никому, до поры.

И жило в Леричах еще одно существо, без которого, мнилось Пьетро — Джузеппе, не может быть владетельного сеньората, даже в зародыше. Показывалось оно людям очень редко, отсиживаясь в каморке, в подвале донжона, где имело постель и хранило принадлежности своего ремесла. Тудору лишь один раз привелось увидеть это создание: по двору торопливо проковыляло нечто трудноописуемое, с широкой башкою, утопшей в рыхлом, низком тулове без шеи, с хозяйски поглядывавшими на встречных крохотными гл азками, сверкавшими казалось, огнем преисподней. «Мужик, похожий на бабу, чем—то схожую с мужиком», — отметил облик чудовища пан Тудор Боур.

Это был мадьярии Чьомортани, замковый палач.

Каждый вечер, едва солнце касалось края неба, земли и моря, рыцарь Конрад, держа шлем на левой кольчужной рукавице, торжественно шел к донжону, где ждал его Пьетро Сенарега. Отсалютовав мечом, рыцарь докладывал владетелю Леричей, что в замке все в порядке и воины начеку. Потом, преклонив колено, Конрад фон Вельхаген опускал страшный свой меч, острием вперед, к маленьким ножкам Марии Сенарега, державшейся рядом с братом. Дева Леричей, приняв знак поклонения, невесомыми ладошками поднимала огромного рыцаря с колена и вручала ему цветок. Конрад, хоть и монах, как рыцарь мог посвятить себя целомудренному служению даме, не нарушая даже в мыслях священного обета чистоты. Порой Мария наблюдала за встречей двух мужей из окошка, и хрупкая награда ее, после рыцарского коленопреклонения, падала к нему из этой узкой амбразуры.

Все это знаменовало в замке Леричи конец дня. Ворота фортеццы запирали, и для всех, кроме дежурных воинов, наступало время отдыха и посильных развлечений.

Ночь спускалась на мир в том крае по невидимым ступеням небес, шаг за шагом, и в замке у лимана зажигались огни. Господа, по обычаю, собирались в большом зале, у огня, либо на верхней площадке донжона, за чьими зубцами и бойницами догорал закат. Текла неспешная беседа, звучали старые предания разных стран, в которых бывали непоседливые жильцы замка, рассказы о далеких краях; иногда единственная дама обители брала лютню, и под ее звуки приятный баритон Мастера воскрешал канцоны родимой стороны. За полными чарами с умеренностью пригубляемого хиосского вина обменивались мнениями и о текущих делах света. Событий и знамений в мире было много: прошдо только два года после падения, казавшегося вечным, Константинополя!