Георг Борн - Невеста каторжника, или Тайны Бастилии Страница 17

– И тебя не тянуло на родину, Абу Коронос? – спросил Марсель, мысленно рисуя образ красавицы Сирры, утопавшей в цветах.

– Нет, сын мой, я с удовольствием жил в Венеции. Со временем, когда Сирра окончила бы образование, я собирался попутешествовать с ней по всей Италии, побывать в Неаполе и Риме, в Милане и Флоренции. А потом мечтал пожить с нею некоторое время в Париже… Однако Сирре до окончания образования надо было еще года три. И эти три года пробежали очень быстро, и мы уже потихоньку стали готовиться к путешествию в Рим… Но в самый разгар этих сборов как снег на голову нагрянул гонец от Галеноса Абаса с известием, что старик при смерти и хотел бы в последний раз увидеть нас с Сиррой. Я считал и считаю своим долгом исполнять последнее желание уходящих в мир иной. Но чтобы не прерывать учебу на такой длительный срок, я оставил Сирру на попечение верных слуг, учителей и наставниц, а сам поспешил к смертному одру тестя. Переезд в Грецию на этот раз оказался очень длительным и трудным – море постоянно штормило. Когда Господь сподобил меня, наконец, добраться до берегов моей родины, то Галеноса Абаса уже не было в живых. Все свое огромное состояние он завещал Сирре и мне. Благодаря завещанию этого почтенного старца наш капитал увеличился еще на десять миллионов пиастров. Я посетил могилу славного тестя, помолился на ней и поспешил возвратиться в Венецию… – Старик устало вздохнул. – Ну, на сегодняшнюю ночь довольно, сын мой. Рассвет уже близок, да и я устал – мне вредно говорить так много и без остановки…

Старик и вправду выглядел бледным и утомленным. Кашель снова начал душить его. Пожелав Марселю спокойного сна, он отправился через лаз в свою камеру.

На следующую ночь грек все тем же путем снова явился в гости к Марселю и тотчас же стал продолжать рассказ о своей жизни.

– Теперь мне придется рассказывать, сын мой, о непрерывной череде печальных и горьких событий… Когда я после моего путешествия на родину, которое продолжалось ровно месяц, возвратился в Венецию, то застал мою Сирру страшно изменившейся. Из веселого, шаловливо–беззаботного ребенка она превратилась в замкнутую, сосредоточенную, серьезную барышню, любящую, как я догадался, уже не только своего отца… Я в ее сердце отошел на второй план… Мне она предпочитала уже кого‑то другого… Из неохотных и несвязных признаний слуг я узнал, что незадолго до моего приезда Сирра каталась по каналу в гондоле и познакомилась с каким‑то знатным иностранцем, который учтиво заговорил с ней из своей роскошной гондолы. После этой первой встречи, рассказали мне, Сирра почти ежедневно виделась и разговаривала с этим незнакомцем… Конечно, я прежде всего пожелал узнать, кто же такой этот незнакомец. В тот же вечер, сидя на балконе своего дворца, я увидел разукрашенную цветами гондолу Сирры, а рядом с ней великолепную гондолу незнакомца. Я внимательно следил за каждым их жестом и движением. Они же были до того увлечены друг другом, что не замечали ни меня, ни кого‑либо другого… Мой страх за Сирру увеличился еще больше, когда, после ее возвращения с прогулки, я попросил ее прекратить знакомство с иностранцем. В ответ на мою убедительную просьбу она почти дерзко сказала, что мое желание невыполнимо, потому что… потому что она любит герцога.

– Герцога? – воскликнул Марсель. – Я предчувствую нечто ужасное…

– Да, в тот вечер она призналась мне в своей горячей любви к молодому герцогу Анатолю Бофору.

– И он, конечно же, сделал все, чтобы обольстить твою дочь…

– Наберись терпения и слушай дальше… Сирра бросилась мне в ноги и умоляла не мешать ее счастью… Окольными путями я узнал, что Анатоль Бофор действительно сын герцога и что после смерти отца к нему перейдет герцогская мантия. Я обещал Сирре переговорить с ним, и если окажется, что намерения его честные, я не буду препятствовать их счастью. Тогда я еще не знал Бофора. Мне и в голову не приходило, какими коварными сетями он опутал мое бедное дитя… Исполняя обещание, данное Сирре, я отправился в отель, где остановился герцог. Принял он меня как бы с недоумением. И довольно высокомерно сказал, что не имеет чести знать меня. Когда же я вторично назвал себя и объяснил, что я отец Сирры, он еще больше постарался подчеркнуть свое пренебрежение ко мне. И это его высокомерие, и безобразная наружность сразу внушили мне антипатию к нему. Я никак не мог понять, чем прельстил мою дочь такой неприятный человек. Ведь она, моя Сирра, казалось мне, должна ценить и любить в людях все исключительно благородное и прекрасное… Признаюсь, я был даже зол на свою дочь. Но сам же себя успокаивал, говорил себе, что нельзя судить о людях по внешности, нельзя поддаваться первому впечатлению, часто – ошибочному. И вот с целью узнать этого человека получше я заговорил с герцогом о его житье–бытье в Венеции, намереваясь из разговора составить себе представление об истинных его взглядах, привычках и мыслях. И в разговоре он как будто вскользь заметил, что через несколько дней уезжает в Париж, где постоянно живет вместе с отцом… Тогда я прямо спросил его, насколько серьезно смотрит он на свои отношения с моей дочерью. Я откровенно сказал ему, что уже многие почтенные граждане города обратили внимание на их свидания и что знакомство с ним произвело сильное впечатление на мою дочь… И что же? В ответ на мои прямые и сердечные слова герцог Бофор насмешливо бросил мне в лицо: «Что вы хотите этим сказать, милейший папаша? Уж не предполагаете ли вы, что я сделаю простую, никому не известную гречанку герцогиней Бофор? Если ваши предположения таковы, то должен предупредить вас, что вы сильно заблуждаетесь…» От этих надменных, высокомерных слов меня бросило в жар. Но я все‑таки сдержал свой гнев и ограничился требованием не искать больше свиданий с моей дочерью. А придя домой, я категорически запретил Сирре дальнейшие свидания с чужестранцем, хотя и скрыл от нее разговор с герцогом. И, несмотря на ее слезы и мольбы, я оставался непреклонным, и мне казалось, что я как нельзя лучше исполнил свой родительский долг. Я льстил себя надеждой, что со временем мне удастся образумить Сирру, излечить ее от этого пагубного увлечения…

Под тяжестью нахлынувших воспоминаний старик глубоко задумался. Он сгорбился и с минуту сидел и молчал.

Вдруг издалека до их камеры донесся тревожный оклик часового: «Кто здесь?» И вслед за тем по верхней галерее кто‑то торопливо протопал.

Грек насторожился.

– Ничего, – успокоил его Марсель. – Это всего лишь прошел часовой. Мимо, как ты слышал. Продолжай…

– Спустя несколько дней, вечером, я должен был уйти из дома по делам. И совершенно случайно вернулся домой гораздо раньше, чем обещал. В комнате, смежной с балконом, я наткнулся на одну из служанок, и меня удивил ее испуганный вид. Я спросил ее – где Сирра? Она еще больше растерялась и ничего не смогла мне ответить. Страшное подозрение закралось мне в душу. Почти бегом бросился я к комнате дочери, и – о, ужас! – на диване рядом с Сиррой в самой непринужденной позе сидел герцог Бофор. Я опоздал. Моя дочь, моя единственная дочь, судя по некоторому беспорядку в ее одежде, наверняка уже побывала в объятиях этого животного. Не помня себя, я выхватил из ножен шпагу и бросился на негодяя. Но это подобие человека успело схватить Сирру и загородиться ею. Вместо его груди острие моей шпаги пронзило сердце моей бедной дочери…