Понсон дю Террайль - Смерть дикаря Страница 17

Но она воздержалась. Цампа знал часть ее тайны, он видел, как ее негр проводил ночью через садовую калитку незнакомого мужчину, который, без всякого сомнения, шел к ней…

И, помолчав немного, Концепчьона посмотрела на Цампу и сказала ему:

— Хорошо, я ничего не скажу герцогу, вашему господину, но зачем же вы поступили к нему?

— Затем, чтобы мстить за дона Хозе!

— Каким образом?

— Не допустив герцога жениться на вас.

— Разве он еще не оставил этого намерения? — спросила Концепчьона, снова задрожав.

— Он мечтает об этом пуще прежнего! Концепчьона вздрогнула всем телом.

Цампа продолжал:

— Герцог де Шато-Мальи пуще прежнего добивается вашей руки, и если б я смел рассказать…

— Рассказывайте! — произнесла Концепчьона с внезапной энергией.

— Я могу ясно доказать всю низость этого человека. Концепчьона с недоумением посмотрела на Цампу: как мог герцог быть низким?

Но португалец сумел придать своей физиономии выражение такой искренности и добродушия, что молодая девушка была поражена.

— Ради бога, сеньорита, — сказал он, — благоволите выслушать меня до конца.

— Говорите.

— Неделю назад графиня Артова и герцог де Шато-Мальи сговорились придумать новое средство для достижения вашей руки.

— Графиня Артова?

— Да, это произошло еще до катастрофы.

— Какой катастрофы?

— Ах, да! Вы, сеньорита, приехали только вчера и еще не знаете ничего.

— Что же такое случилось?

— Граф все узнал.

— Что все?

— Поведение своей жены, ее интригу с Ролланом де Клэ.

Концепчьона онемела от изумления.

— Последовала дуэль.

— Дуэль!

— Но граф приехал туда уже помешанный, до такой степени любил он свою жену, — и дуэль не состоялась.

— Но ведь это ужасно, отвратительно! — воскликнула молодая девушка, имевшая до сей поры самое прекрасное мнение о Баккара.

— Позвольте, это еще не все. Кажется, графиня и герцог… были очень дружны, и не удивительно! Граф большой приятель герцога, графиня, как милый дружок, хотела женить герцога на вас. Но…

Цампа остановился.

— Да говорите же! — сказала Концепчьона нетерпеливо.

— Дней десять назад графиня приехала вечером к герцогу одна, под вуалью и закутанная шалью. Я был в уборной, смежной с кабинетом его сиятельства, и мог слышать их разговор.

— А! Что же они говорили?

— Во-первых, графиня бесцеремонно развалилась в кресле и сказала герцогу, взявшему ее за обе руки: «Сегодня утром, мой милый мальчик, мне пришла в голову отличная идея». — «Какая?» — спросил герцог. — «Сделать тебя грандом Испании». — «Но ведь это не удалось уже тебе один раз». — «То было при жизни дона Хозе». — «Твоя правда». — «А теперь все пойдет как по маслу». — «Что же это за идея?» — «У тебя есть родственники в России. Мы с тобой выдумаем историйку, будто ты получил оттуда письмо, в котором тебе сообщают как тайну и доказывают ясно как божий день, что ты имеешь все права носить фамилию Салландрера, как и отец Концепчьоны». — «Но ведь это нелепость!»—«Нисколько не нелепость. Я уже придумала славную историйку», — и она наклонилась к уху герцога и долго шепталась с ним так, что я не мог ничего расслышать. Но когда шептанье их кончилось, я слышал, как герцог сказал: «Историйка твоя, право, недурна, но где же мы возьмем такое письмо?» — «Вот пустяки! Мы найдем палеографа, которому и поручим это дело».

«Тут герцог, позвонил, и я ничего больше не слыхал», — докончил Цампа.

Концепчьона была уничтожена и не отвечала.

— Теперь, сеньорита, — прибавил португалец, — если вам угодно довериться мне, то клянусь вам, что я уличу герцога де Шато-Мальи.

Концепчьона не успела ответить Цампе, как вошла ее горничная и сказала Цампе, что его сиятельство ждет его.

— Это ответ моему барину на письмо, которое я принес, — сказал Цампа шепотом молодой девушке. — Мы увидимся, — прибавил он, выходя из комнаты.

— Ну, мой бедный Цампа! — сказал герцог де Салландрера, только что прочитавший принесенное им письмо, — ты служишь теперь у герцога де Шато-Мальи?

— Только временно, ваше сиятельство, потому что вам известно, что я принадлежу вашему сиятельству телом и душой.

— Я сделаю что-нибудь для тебя в память моего бедного дона Хозе, который очень тебя любил.

Цампа приложил руку к глазам и отер воображаемую слезу.

— Но, — продолжал герцог, — черт меня побери, если я понимаю хоть одно слово из письма твоего нового господина. Впрочем, вот отнеси ему этот ответ.

Цампа взял записку герцога и побежал в Сюренскую улицу, где ждал его Рокамболь, который распечатал письмо тем же самым способом и прочитал следующее:

«Герцог, я не получал никакого письма от графини Артовой, если она писала мне, то, по всей вероятности, письмо пришло в Салландреру после моего отъезда, и его пришлют мне в Париж. Не знаю, на каких родственников намекаете вы, и буду очень рад, если вы объясните мне это. Жду вас к себе.

Рокамболь запечатал опять письмо и, подумав с минуту, сказал Цампе:

— Твой барин одет?

— Они были в халате, когда я пошел.

— Куда кладет он ключи от бюро и от шкатулки?

— Всегда в карман, если он выезжает, и на камин в кабинете, когда одевается.

— Так, слушай меня.

— Слушаю-с.

— Из двух одно: или герцог поспешит в отель Салландрера и не вспомнит о знаменитой рукописи своего родственника, или же захочет взять ее с собой для полного удостоверения.

— Может быть.

— В таком случае спрячь ключи. Он поищет их, не найдет и отправится без рукописи.

— Хорошо. А потом?

— Когда он уедет, уничтожь рукопись.

— Каким образом?

— Сожги ее или, вернее сказать, сожги шкатулку, бумаги.

— И банковые билеты?

— О, добродетельный болван! Можешь смело положить их в карман. Разве пепел всех бумаг не одинакового цвета?

— Я тоже так думаю.

— Брось шкатулку в огонь.

— Понимаю. Вполне понимаю.

Герцог де Шато-Мальи, закутавшись в халат, шагал по кабинету, ожидая с невыразимым нетерпением возвращения Цампы.

Наконец, Цампа пришел с ответом. Герцог принялся читать записку, а Цампа между тем спрятал в рукав связку ключей, делая вид, что прибирает в комнате.

Но герцог не вспомнил ни о шкатулке, ни о ключах.

— Давай скорее одеваться, — сказал он Цампе, — и вели закладывать лошадей.

Через четверть часа после этого герцог де Шато-Мальи уехал в Вавилонскую улицу в отель Салландрера.

После его отъезда Цампа отпер шкатулку, взял из нее знаменитую рукопись, бросил ее в камин и затем, положив в карман около дюжины банковых билетов, бросил всю шкатулку в огонь. Окончив все это, он прехладнокровно поджег спичкой бумаги на столе и под столом и, заперев дверь кабинета, вышел из него.