Полонез - Александр Григорьевич Домовец Страница 17

мне служит общее сочувствие. Кто-то даже восклицает: «Не посрамил шляхетскую честь, молодец!» «Витязь!» — вторит ему другой. Ни секунды не сомневаюсь, что, пройдя через эмигрантские круги, короткий рассказ уже завтра трансформируется в эпическую сагу о чудо-шляхтиче, который мановением руки нанёс невосполнимый урон бандитскому дну Парижа.

Панна Беата, угощающая гостей чаем и ставшая невольной слушательницей моего рассказа, смотрит на меня с нескрываемым восхищением. Пользуясь случаем, целую прелестную тёплую руку и вполголоса осведомляюсь, не надумала ли она принять моё предложение встретить Рождество вместе.

— Ничего не получится, — говорит девушка, качая головой. И, заметив моё огорчение, добавляет с улыбкой: — Но, если хотите, вы можете прийти к нам с дядей в гости. Будут только свои, да и то лишь несколько человек. Я вас приглашаю.

Ну, хоть так. Хотелось бы, конечно, провести время с панной Беатой наедине, а не в обществе, где наверняка среди приглашённых будет и человек-сова… В последние дни думаю о девушке постоянно, и это плохо. Не то время и не та ситуация, чтобы влюбляться. Поэтому, отулыбавшись панне, с внутренним вздохом переключаюсь мыслями на вчерашнее сообщение Каминского.

Встреча с паном Войцехом состоялась у него на квартире накануне, вечером. Пришёл я, понятно, после стычки с бандитами, и вид у меня был соответствующий. Но самое интересное, что Каминский почти не обратил на это внимания. Вернее, наскоро выслушав мои объяснения, сразу перешёл к результатам утренней слежки. Бог свидетель, они того стоили.

Незнакомец, предположительно встречавшийся с Лелевелем и Зыхом, в девять часов утра вышел из своего дома № 3 по улице Ришелье, сел в поджидавшую карету и поехал. Каминский направился следом. После непродолжительной поездки карета прибыла по адресу улица Фобур Сент-Оноре, 39. Здесь незнакомец вышел, что-то сказал кучеру и неторопливо ступил в распахнутую швейцаром высокую массивную дверь тёмного дерева.

Только этого не хватало! Повисла пауза, которую очень хочется нарушить парой отборных ругательств.

— Спрошу для очистки совести, пан Войцех: вы адрес не перепутали? — задаю вопрос. Лютая перестраховка, само собой, но всё же…

— Ничего не перепутал, — мрачно говорит бывший следователь. — Что тут путать? Отель Шарост, улица Фобур Сент-Оноре, 39. И Елисейский дворец неподалёку.

Бог с ним, с дворцом. А вот отель намного интереснее. Хотя бы потому, что в нём располагается посольство Великобритании во Франции. Не больше и не меньше.

Озадаченно смотрим друг на друга. Каминский тяжело поднимается и достаёт из настенного шкафчика коньяк и какие-то печенья на закуску. Чокаемся без слов.

— Вот, значит, откуда ноги растут, — то ли спрашивает, то ли утверждает мой товарищ, сделав глоток.

— Похоже на то, — соглашаюсь без энтузиазма.

После короткого размышления прихожу к выводу, что повода для особенного удивления нет. Надо только принять во внимание несколько обстоятельств.

Во-первых, вся история России свидетельствует, что более злобного и страшного врага, чем Англия, у неё не было и нет. И если можно нагадить великой славянской стране, британцы это всегда сделают, не считаясь с усилиями и затратами. Ослабить, унизить, ограбить северную империю — вот чего добивается (и не без успеха) островное государство из века в век. При любых королях, при любых правительствах.

Во-вторых, все последние годы Царство Польское для России — земля кровавого конфликта, незаживающая рана. Ну, как не воспользоваться российской бедой, не подбросить сухих поленьев в тлеющий костёр войны?

А для этого, в-третьих, надо работать с вождями эмиграции, засевшими в Париже. Я не политик, но думаю — вот если бы отцы нации, засевшие в Париже, не мутили воду, то в Царстве Польском уже было бы полное внутреннее спокойствие, без которого ни зажиточной, ни просто нормальной жизни у народа нет и быть не может.

— В сущности, пан Войцех, сегодня вы сделали большое дело, — говорю утомлённо.

— Какое? — настороженно спрашивает тот.

— Запротоколировали факт британской работы с одним из наиболее радикальных лидеров эмиграции…

И тут уже не важно, кем является человек, курсирующий между посольством и Лелевелем, размышляю я. Скорее всего, какой-нибудь помощник посла, связанный с английской секретной службой. Главное, что неафишируемая работа идёт и предполагает она, первым делом, финансирование Комитета. (Хорошая пещера Лейхтвейса у нашего председателя, дай бог каждому.) Но это только первым делом. Далее неминуемо начинается процедура, описанная так: кто платит, тот и музыку заказывает. А музыку англичане предпочитают исключительно воинственную…

Теперь кое-что проясняется. Например, резкий поворот Лелевеля от переговоров с князем Чарторыйским к подготовке восстания. Заявление, что деньги на вооружённое выступление найдутся. Внезапно появившийся полковник Заливский с планом этого самого выступления… Всё происходит в одночасье. И всё происходит сразу после встречи Лелевеля с английским связным. Ощущение, что наш председатель получил некие инструкции и начал энергично их выполнять.

И если так, то восстание в Царстве Польском, о котором вдохновенно грезят эмигранты, из туманной мечты становится делом вполне реальным. Исконный польский гонор и кураж вкупе с английской поддержкой, — это, знаете ли, фундамент для самых решительных действий. Теперь отчего же не побороться за свободу Речи Посполитой до последнего поляка…

— Что вы об этом думаете? — спрашивает Каминский.

— Ничего хорошего, — говорю откровенно.

— Почему?

— Эх, пан Войцех… Банальность, конечно, однако за святые идеалы надо бороться чистыми руками. А руки нашего председателя, как мы выяснили, по локоть в английском золоте. Гений освободительной борьбы, всеми уважаемый Лелевель оказался британской содержанкой. Чему тут радоваться?

— Да… — неуверенно тянет Каминский. — Хотя постойте! Ну и что? А если наши с англичанами цели совпадают?

— Обязательно, — соглашаюсь я. — И мы, и они хотим воткнуть России нож в спину. Только англичане воюют деньгами, а поляки кровью. Вот и вся разница. Угадайте, кому это выгодно и кто в этой комбинации хозяин, а кто наёмник.

Одним глотком допиваю коньяк и тут же наливаю ещё. Каминский следует моему примеру. Потом говорит с внезапно прорвавшейся тоской:

— Я вот в последнее время иногда думаю… Ну, чего нам не хватало? До тридцатого года в Польше было своё правительство, свой сейм. В России парламента нет, а у нас был. Своя армия, своя казна. Крестьяне понемногу становились на ноги, заводы открывались, фабрики. Торговля налаживалась. Да, — под протекторатом России! Но ведь жили мирно, спокойно. Только недолго…

— А Польша мирно и спокойно долго жить не может, — говорю со вздохом.

— Да почему же? — почти кричит Каминский.

— Потому что она — Польша…

«А это диагноз», — хочу закончить, но, глядя на бледное, расстроенное лицо своего товарища, оставляю финальную часть фразы при себе.

С минуту молчим. Потом, крякнув и махнув рукой, Каминский спрашивает:

— И что мы теперь с этим будем делать?